Здоровье, что ли, мать, побереги!»
А самому сказать ему хотелось:
«Хоть отмерли у бабы две ноги,
а как поет!.. И хороша, как прежде!»
И, покурить пристроясь у крыльца,
он замечал и красоту, и нежность
ее тоской изрытого лица.
Она же пела все верней, все проще.
И, точно бусы, звуки из груди
выстраивались в те леса и рощи,
которые остались позади.
И слушал куст морошки и клубники,
плетень, обнявши яблоню слегка.
И солнечные блики, блики, блики
все больше заполняли облака.
____________
Закат алел… А бабушка все пела…
Дочь мылась в бане… Муж готовил щи…
А песня, точно ласточка, летела,
искрилась, точно пламя от свечи.
Теперь в саду один остался – мальчик,
песочный замок строивший впотьмах.
Он чудным был смятением охвачен.
Он растворялся в звуках и в мечтах.
То шел в огонь, плечо подставив другу,
то на корабль пиратский залезал,
то в цирке мчал на лошади по кругу,
то на ракете к звездам улетал.
____________
Закат погас… А бабушка все пела…
Еще поет!.. Уже прошли года!..
Поет легко, свободно, неумело,
через озера, горы, города.
И двор затих… И яблони не стало…
И баня покосилась на плетень…
Но бабушка петь в небе не устала.
Одна поет над миром… Целый день.
И прислонившись к старенькой калитке,
и вспоминая замок из песка,
бросаю милой бабушке улыбки,
через века бросаю – в облака.
___________
Теперь скажу немного про искусство!
Я выучила бабушкин урок:
искусство там, где заполняют чувства
параболу тобой рожденных строк
уже не для похвал и не для славы
(и не в ферзях спортивный интерес).
Оно не бередит – а лечит раны.
И оттого касается небес.
Коммуналка
Я брожу с потускневшим лицом,
потому что живу с подлецом.
Нет, ни с сыном, ни с мужем, с отцом,
а с соседом в лихой коммуналке;
в сером доме с шикарным крыльцом
и с помойкой в готической арке.
Говорят: коммуналка мертва!?.
Только лживы такие слова!
В нашем доме, как будто в Содоме,
все живет, светлых радостей кроме.
Бесконечные вертятся страсти:
зависть, злоба, желание власти.
За кастрюли воюем на печке,
бестолковые мы человечки.
А сосед – алкоголик и бабник:
если что-то случится – дерябнет,
если кто-то ему что-то скажет —
кулаком со всей одури вмажет.
И соседка – пропойца и шлюха —
все к дверям прижимается ухом.
Нет… Она-то ни с кем не скандалит.
Суп на кухне в половнике варит.
Просыпается с видом мегеры,
если лопнули все кавалеры.
А хирурги за стенкой лепечут,
что всю жизнь этих идолов «лечут».
В доме, в морге – все прежние морды.
Наша жизнь – лепетанье аорты.
Мировые решаем задачи:
кто на что сколотил себе дачу,
кто ведро своровал, кто пеленку,
кто дал водки грудному ребенку.
А хирург год двадцатый мечтает:
«Коммуналки Господь расселяет!»
Уже выросли дочки и внучки,
поколенье четвертое кошек,
а в сознанье его хоть бы тучка,
хоть сомнения мелкий горошек!
Свято верит в беспечное «завтра».
Только жаль: я не верю нисколько
и под строчки бессмертного Сартра
пятый день наблюдаю попойку.
В нашем доме с шикарным крыльцом
бродят все с посеревшим лицом.
«Все сильнее внутри тревога…»
Все сильнее внутри тревога
и все больше запретных