«Да, вот в этом всё дело: в деталях движения», – профессор незаметно вздохнул. Мысль об этих неподдающихся никакому объяснению «деталях движения» преследовала его уже несколько месяцев, начиная с того летнего утра, когда он без видимой причины сначала оказался рядом с вокзалом, а затем купил билет на автобус, следующий до городка, в котором много лет назад была учительская семинария.
Как только дребезжащий сине-белый ЛАЗ свернул с шоссе на просёлочную дорогу, вдогонку понеслись клубы пыли. Пассажиры чертыхаясь то закрывали, то открывали окна, выбирая, задохнуться в раскалённом июльским зноем салоне или насквозь пропитаться пылью. Впрочем, закрытые окна помогали слабо: пыль проникала сквозь любые, даже самые незаметные щели, кружилась в воздухе, покрывая салон автобуса, пассажиров и их багаж серой пеленой.
Седой мужчина в клетчатой ковбойке и старых выгоревших брюках, с трудом втиснувшийся между двумя полными тетками на последнее сиденье, щурился, рассматривая танцующие от пола до потолка фонтанчики пыли, и не мог отделаться от мысли, что когда-то уже попадал в похожую пыльную бурю.
Автобус несколько раз чихнул на подъеме, дёрнулся и остановился. Водитель, молодой парень, несмотря на жару щеголявший в джинсовом костюме, пошитом скорее всего в Одессе, на Малой Арнаутской, выпрыгнул из кабины, с досадой пнул колесо:
– Так и знал: когда-нибудь эта рухлядь прикажет долго жить. «Вечный двигатель, вечный двигатель», – передразнил кого-то. – Вот тебе и вечный. Что теперь делать?!
– Далей не поедем, пойду в сельсовет, вызывать другой автобус, – водитель с опаской заглянул в салон. Угадывая недовольство пассажиров, буркнул, смягчая неприятное известие: – Прабачце, люди добрые.
Люди добрые зашумели, завздыхали; в мешке, который бабуля, сидевшая перед седым мужчиной, не без труда удерживала на коленях, завизжал поросёнок, увеличивая на несколько децибел общий гомон.
– Потерпи, пригожуля, – запричитала старуха, ласково похлопывая по мешку, из которого высунулся розовый пятачок, – не ведаю, когда теперь с тобой домой доберемся. Али пёхом иттить, али ждать сидеть… всё не сладка.
Пока народ раздумывал, седой мужчина, перешагивая через вёдра, корзины, мешки, заполнившие проход, выбрался из автобуса, потянулся, распрямляя затекшую спину:
– Далеко сельсовет?
– Близневцы-то? Рядом, километра три будет, а может, попутка подвернётся, – водитель вынул из кабины «Спидолу», прижал к груди и зашагал по обочине грунтовки.
«Вот почему всё казалось таким знакомым»…
Мужчина закинул лёгкую сумку на плечо, догнал водителя:
– Не возражаете, если составлю компанию?
На выгоревшем от зноя небе лениво ползли белые островки облаков; с двух сторон от просёлка всеми оттенками розового цвела гречиха, наполняя июльский день запахом мёда и неистовым жужжанием пчел. Впереди справа, почти на самой обочине, высились сосны, за ними, сквозь розовеющие стволы, выглядывала полуразрушенная деревянная усадьба с заколоченными окнами. Напротив через дорогу – деревенское кладбище.
– Дед, ты куда? – окликнул водитель спутника, вдруг повернувшего в сторону кладбища. – Вроде рано собрался, своим ходом-то, – неуклюже попытался пошутить и осёкся, удивленный странным выражением лица попутчика.
– Дела у меня тут, – пробормотал седой мужчина, – не ждите, сам доберусь.
Ограда кладбищенская сгнила и частично завалилась, зато железная калитка радостно скрипела на все голоса. Неширокая тропинка вела к свежему, еще пахнущему смолой срубу каплицы, разделяя кладбище на две части: православную и католическую. Изредка встречались аккуратные, ухоженные могилки, но большинство заросло травой, сквозь которую проглядывали поблёкшие искусственные цветы, скорее всего, принесённые ещё на Радуницу.
Немного поколебавшись, мужчина шагнул на католическую половину, издавна прозванную в народе «польской». Почувствовав нежданную усталость, опустился на траву, прислонился спиной к чьему-то холодному поминальному камню. Он и себе не мог объяснить, почему вдруг свернул на кладбище: здесь не было дорогих сердцу могил. Но в том, что автобус сломался именно тут, куда он никогда не возвращался даже в мыслях, было что-то необъяснимо правильное, словно действительно пришла пора…
Взгляд зацепился за скромный памятник из серого цемента, увенчанный крестом. В верхней части три буквы: R. I. P. С детства он помнил это латинское изречение на памятниках: Requiescat in pace – «Да упокоится с миром». Ниже, как положено, имя усопшего, годы жизни, эпитафия на польском: «pokój jej duszy». Перевёл: «Покой её душе», машинально прочитал имя. Ещё и ещё раз…
«Ева Базилевич, родилась в 1898 году, скончалась в 1971-м».
Вздохнул: «Шесть лет назад…»
Увидел себя со стороны: худой, небрежно одетый. Короткий седой ёжик, глубоко посаженные