Результаты поразили Саида.
Дитрих вдруг прервал следствие.
– Арестованного в камеру!
Все десять минут – от последнего слова Исламбека «Ораниенбург» до появления дежурного офицера, – Дитрих смотрел на Саида пристально, с каким-то пронзительным интересом. Не летели, не кружились искры в его глазах. Они стали недвижимыми. Ничего, ничего нельзя было понять в этом леденящем душу блеске, и главное – ничего угадать для себя. Так и проводил Дитрих арестованного до самой двери, не проронив ни звука. Только смотрел…
Массивные надбровные дуги, поросшие густым ветвистым кустарником почти черных волос, и выше выпуклый и высокий лоб с двумя глубокими залысинами. Этот лоб и виден, когда сверху падают обильные лучи люстры. В лучах кожа матово взблескивает – она то гладкая и спокойная, то торопливо собирающаяся в гармошку. Сетка морщин возникает мгновенно и над бровями, и на висках, и под глазами. На всем лице ткется эта сеть, не минуя щек и подбородка. Но не старческая, не дряблая, а упругая, жесткая, как кора вяза. В морщинах отражение чувств и мыслей, и только в них – остальное безмолвно: губы скованы холодом, слова раздвигают их как что-то мертвое, механическое. Если бы существовал другой способ общения с людьми, он не раскрывал рта вообще или очень редко, для того, чтобы произнести короткое: «Ну?!» Оно заменяло бы и вопрос, и приказание, и удивление, в основном – требование. Он любил слушать и только слушать.
Жили еще глаза. Всегда жили, но их надо было уметь видеть и понимать. Те, кто долго и часто рассказывали ему, постепенно овладевали азбукой и могли читать. Там светились удовольствие или огорчение, гнев или радость.
На фотографии – пытливость. Даже здесь, перед объективом, поиск загадки. Видимо, это привычное состояние.
Есть лица, которые даже на фотооттиске вызывают чувство робости. Глаза видят вас, пронизывают взглядом, требуют. Именно требуют, и возникает невольное желание избавиться от них поскорее, перевернуть фото.
Это – Дитрих.
– Волк, которого надо брать голыми руками.
Так сказал о нем Берг. Сейчас от штурмбаннфюрера ничего не осталось, кроме фото и оценок Берга, собранных в небольшой папке. Фото лежало здесь еще тогда, когда Дитрих жил в Берлине, когда он говорил, молчал, злился, радовался. Когда арестовывал, допрашивал, убивал. Оно лежало в папке, и на обороте стояла надпись, сделанная чьей-то торопливой рукой: «Курт Дитрих». И только.
На небольшом листке бумаги приметы Дитриха.
Возраст: 45–47 лет.
Рост – выше среднего. Широк в плечах, коренаст. Физически силен.
Лицо круглое, скуластое, неподвижное.