Я обежала все тарасовские магазины, внимательно обследовала все наши самые оживленные торговые ряды в надежде, что неизвестная вещь, которую ищу, сама попадется мне на глаза и я тут же ее узнаю. Однако ничего похожего не произошло. Я пыталась представить, что у меня у самой, как у Григория Абрамовича, из всех органов чувств осталось только зрение, а из всех способностей – только способность мыслить, и никак не могла психологически войти в такое состояние даже с моим опытом применения метода психологического резонанса. Я просто не могла представить себя неподвижной и беспомощной!
Наконец я решила отнестись к этой проблеме чисто логически – ведь ничего другого мне не оставалось. Раз Григорий Абрамович может только видеть и думать, решила я, значит, ему нужно подарить какую-нибудь картину, смотреть на которую ему было бы приятно.
И я отправилась в художественную галерею под названием «Анима», которая специализировалась главным образом на изображениях животных. Ее директором был Севка Франкенштейн, который два года учился вместе со мной на психологическом, но ушел, чтобы зарабатывать себе мировое имя, рисуя собак. Несмотря на мрачную фамилию, он был добрейшим малым и со своим литературным тезкой был схож только в одном – творения и того и другого вызывали у тех, кто их видел, панический ужас.
Мировая художественная общественность так и не узнала о невспыхнувшей звезде таланта художника-анималиста Всеволода Франкенштейна. Поняв, что знаменитого художника из него не получится, Севка оставил попытки создавать художественные произведения и попробовал заняться их продажей. Пока я защищала сначала диплом, потом – диссертацию, мотаясь между делом по горячим точкам планеты в составе федеральной группы спасателей, куда меня завербовали еще на третьем курсе университета, Севка проявлял чудеса предприимчивости, сколачивая себе, как он выражался, «капиталец» на перепродаже того, что рисовали другие.
И сегодня, когда я стала командиром ФГС-1 вместо раненого Григория Абрамовича, Севка имел в Тарасове несколько магазинов и художественную галерею, вокруг которой концентрировались все городские анималисты. Севка довел уже свой «капиталец» до того размера, когда деньги приобретают способность к размножению и сами начинают производить деньги, если им не мешать в этом своими коммерческими идеями, и утратил интерес к бизнесу. Он решил вновь заняться рисованием и в небольшой мастерской, которую сделал себе при галерее, просиживал сутками перед листом ватмана с куском угля в правой руке и бутылкой пива в левой. Я по старой памяти забегала к нему поболтать о пустяках и полюбопытствовать о его успехах.
Севка ценил мой интерес к его «творчеству» и отвечал мне взаимным интересом ко всему, что связано со спасательством. Он сообщал мне свое мнение о работе спасателей в надежде услышать мое о его работах.
Правда, от моего замечания по поводу того, что его галерея названа как-то неправильно, потому что «anima» – это по-латыни «душа» и к анимализму не имеет никакого отношения, Севка отмахнулся, поскольку это непосредственно не касалось его творений. Выслушав меня, он спросил только, как же тогда правильно, и, секунду подумав, заявил, что «animal» ему не нравится, звучит как-то не очень благозвучно. Да и кто сказал, что у животных нет души, возразил он. Мне пришлось с ним согласиться, мне тоже кажется, что у тех же любимых мною собак душа намного тоньше и чувствительнее, чем у иных людей.
К Севке я отправилась потому, что после долгих размышлений решила подарить Григорию Абрамовичу картину и повесить над его кроватью так, чтобы ему было хорошо ее видно. Мне хотелось подарить ему что-то, что выражало бы мое к нему отношение.
Я обожаю собак и уважаю собачью преданность, хотя у самой у меня никогда не было собаки. Не могу я поселить вместе с собой друга, а потом оставлять его одного, когда уезжаю на спасательные работы, просить приятелей присмотреть за ним и знать, что он отчаянно тоскует в пустой квартире, пока я мотаюсь по свету.
Но собак я люблю и уважаю. Может быть, потому, что они не способны на предательство, в отличие от мужчин.
…Я побродила по выставочному залу севкиной галереи, рассматривая медведей, лосей, кошек, ящериц, горных козлов, тигров, сайгаков, змей и даже пауков. Как нарочно, не было ни одной картины с изображением собаки!
Спросив у дежурного продавца-искусствоведа, у себя ли Всеволод Моисеевич, я поднялась на второй этаж и без стука вошла в мастерскую. Севка никогда не обижался, когда я приходила без звонка и входила без стука – он всегда рад был отдохнуть от своих творческих мучений.
– Оленька! Ты, как всегда, в самый нужный момент! – воскликнул Севка, обернувшись на звук моих шагов. – Мне отчаянно скучно, и я только что вспоминал о тебе, что-то ты долго не заходила. Забываешь потихоньку старого приятеля?
– Работа,