Лагеря и этапы. Марина Тмин

и есть – это воспоминание. Но это и настоящее, несмотря ни на что. Время здесь замерло. И я замираю вместе с ним. Увековечиваю и воспеваю, прокручивая даже мельчайшие и незначительные детали, имевшие место быть. Возможно, дело в том, что я помню подробнее и воспринимаю все эмоциональнее, чем стоило бы. Но такова уж моя натура. Такова моя память. Я проживала здесь тысячи жизней, сотни тысяч мгновений. И теперь я – зияющая пустота, дерево, выдранное ураганным ветром вместе с корнем. И я поднимаюсь подобно невесомой пушинке ввысь, подгоняемая порывами ветра, имя которому – время. Время – несущее, время – замершее.

      Первые воспоминания

      Бывший пионерский лагерь, окруженный сосновым лесом, территория – как у буддийского храма. Только вместо самого храма – столовая, а вместо монахов – обычные люди, живущие своей жизнью, семейные, работящие, учащиеся, недавно родившиеся или уже подрастающие, сменяющие друг друга, но остающиеся притом неизменными.

      Многие поколения бродили по этим тропинкам, вдыхали этот воздух, купались в четырех озерах, расположившихся неподалеку. Влюблявшиеся, ссорившиеся, мирившиеся. Окунавшиеся в эту сказку на полтора месяца летом, а после – забывавшие. До того момента, пока снова не окажутся в сени зеленых великанов. И тогда вновь становившиеся семьей, коммуной, сплоченной и необъяснимой. Разные, абсолютно чужие, возможно непримиримо далекие в городской реальности. Здесь становились и становятся до сих пор одним живым организмом, дышащим в одном гармоничном ритме, регулируемом строгими ли, но мудрыми директорами, равнодушными простачками, или невзрачными чудаками. Координируемым открывающимися в одно и то же время дверями столовой. Большой мамы-коровы, призывающей своих телят.

      Неизвестно, почему именно мне уготована была счастливейшая случайность оказаться в нужном месте и в нужное время и ворваться своими двухгодичными, неосмысленными воплями в блаженную лесную тишину.

      Честно говоря, сомневаюсь, что здесь было тихо. Наличие моих сверстников, а также студентов и прочей молодежи, да и вообще людей, вряд ли могли сопровождаться гробовым молчанием. Какой-нибудь дурак непременно орал в такт со мной, скорее всего, потом мы стали лучшими друзьями. Да и к прочей шумной толпе мы потом тоже нашли подход. Ко всем по-разному, и к каждому – в разное время. Наверное, кто-то перестал сюда приезжать раньше, чем я начала выговаривать букву «р.». Что ж, полагаю, и они получили свою долю ласковской эйфории. Я же осталась. На пятнадцать лет. И чувствую себя неразрывно связанной с этой жизненной цепью людей, событий и всего к тому прилагаемого.

      Первые воспоминания рассказаны родителями, я в них присутствую только в виде почти недееспособного загорелого комка, развалившегося на белоснежных простынях, познающего мир посредством потребления и выведения пищи, и ко всему прочему – неискоренимого желания попробовать все. На ощупь, вкус и остальными доступными в младенчестве видами сего незамысловатого искусства. Жили мы в кирпичной даче, о чем