Метель облепила замшелые валуны, заревела, с жалобным стоном промчалась мимо Сорочьих скал, здесь покружила над старым Кудельным болотом и, замедляя полёт, затянула белым саваном город.
Снег мигом опутал плоские нити сумрачных улиц, крадучись, вполз в тесные переулки, засыпал немые провалы дворов. Безжалостный, казалось, он выпал навеки и, словно взывая о милости, каменными обелисками к небу тянулись уличные фонари. Их тугие тени скорбно падали темными полосами, ломались о бордюрные камни, трепетали от ветра, то растворялись в белесой мути, то вновь появлялись. Лишь жалкий беспомощный свет вырывался из темноты, желтый туман парил над стелющимся гладкой выскобленной доской пустынным проспектом. Там сквозь снежный покров кое-где ещё проступали рваные трещины, но мертвенная белизна жадно рванулась к ним, запахнула обнажённые выемки, тотчас плоской волной подкралась к сиротливым обочинам и, лизнув комья замерзшей земли, разлилась по чахлой траве, по опавшим сморщенным листьям.
Нещадная ледяная заверть опять закружила волчком. Воющий ветер теребил жухлый шиповник на колких корявых ветвях, дёргал и с яростью рвал сухие стебли увядших цветов. Они склонялись друг к другу, перепутывались, дрожали и горестно жались, будто искали защиту. Однако ж, деваться им было некуда. Лишь погребальная пелена их сравняла с землёй, закрутилась в колючей седой пыли, загудела, раскидала печальные венки по кустам, тут же взметнулась испуганным ульем, забелила скелеты почернелых деревьев, ринулась кверху и, сливаясь с ночною мглой, неудержимо хлынула дальше, подобралась к городским окраинам и затянула каменную кудель на крутых уступах карьера. К тому времени небо исчезло в чернилах густых облаков, даже верхушки фабричных труб пропали из виду.
Там, на отшибе, в объятиях глухого белесого полога скрылась чудовищная воронка. Вокруг этого мрачного места в жёлтом свете прожекторов медленно передвигались люди. Против воли их вырвали из пределов обычного дня и бросили в продуваемое стылым ветром выжженное пространство. Измученные, с посиневшими лицами, работая без передышки, вручную, они утратили ощущение времени. Ветер подхватывал и уносил их надежду выбраться поскорее отсюда. Ледяные колючие хлопья, вываливаясь из темноты, больно хлестали щеки. При каждом вдохе и выдохе душил едкий химический запах, от которого невозможно было укрыться. Лишь стоило повернуться к прожектору, свет резал глаза. Под ногами дыбились то ли комья стылого пепла, то ли земля, перемешанная с вязким, липким, каким-то непонятным, и потому пугающим веществом. Ужас застыл на лицах людей. Зажатые среди растекавшихся в воздухе двоящихся ликов, они, не имея сил, покорно выполняли свой долг. А ветер, этот нещадный ветер бил в спину, как будто толкал обречённых к пропасти, чтобы затем швырнуть в её глухой непроглядный мрак. Вокруг этой рваной, глубокой ямы, похожей на чёрную пасть, точно призраки из загробного мира, замерли вывороченные наизнанку каркасы обгорелых машин. Даже их тени внушали безумный страх. Никто не знал, что здесь случилось, не понимал происшедшего, и поэтому одуревшим от мучительной неизвестности людям всё виделось так, словно прошла целая вечность, и за пределами светового луча нет ничего – конец мироздания.
Тем временем обезумевший ветер метался, швырял снежные иглы, то подвывал, то свистел, мотал разорванные провода. Они извивались и дёргались, точно гигантские змеи бились в предсмертных судорогах. Где-то рядом во тьме истошно визжала собака, и ничто не могло заставить её умолкнуть. В тот же миг из каменных недр, что скрывались за карьерным отвалом, доносились отрывистые гудки и тяжёлые протяжные вздохи электровозов. Они рассекали гнетущий мрак и подолгу висели в гулком воздухе осенней ночи.
О боже, пусть скорее это закончится!
Глебу казалось, что в бездушном, обрамленном чёрными сумерками круге света ход времени навсегда остановлен. Здесь искали пропавших людей. Невзирая на снег и глухую ночь, их искали повсюду: в тягучей, вязкой земле, между глыбами расплавленного бетона, среди развороченных блоков и обломков обугленных кирпичей, в грудах покорёженного металла, среди изуродованных конструкций, торчавших, как вырванные клешни. И никаких следов. Ничего! Никого!.. Словно тот жуткий разверстый зев поглотил уязвимую плоть человеческих тел…
– Нет. О господи, нет!
Глеб услышал свой голос как будто издалека. В горле першило. Он задержал дыхание, сжался. Иззябшие руки дрожали.
– Ну не могли же эти семь исчезнуть бесследно, – шепнул он одними губами, – или восемь…
Ветер гулко гремел в голове. Снежный буран тушил веру в возможность кого-то найти. Нависла тягостная тревога и почти осязаемая неизвестность.
У Глеба утробно урчал живот. Стучало в висках, внутри что-то оборвалось. Осознание бренности не давало покоя. Невозможно было представить, что минувшим днем в этом месте стояло здание цеха, в котором привычно работали люди.
Глеб