Всеми почитателями Чацкого или не понимается, или игнорируется то, что А. С. Грибоедов писал свою комедию не для молчалиных, то есть не для мещан или дворян в первом поколении, а для дворян потомственных – Чацких, репетиловых и загорецких, и не с тем, чтобы польстить их самолюбию, а с целью ровно обратной, – показать бесцельность и бессмысленность их жизней, их суеты и их путешествий. Впрочем, цель А. С. Грибоедова автор этих комментариев может только предполагать, но вот состав читателей комедии не подлежит сомнению, так как она разошлась в списках, количеством, по некоторым сведениям, до 30000 экземпляров, именно среди дворян.
Целью данной публикации является желание оживить интерес к классической литературе, в значительной мере угасающий, как к историческому и философскому наследию.
Спасибо всем, кого не оставит равнодушным эта публикация.
«Горе от ума». Лекция дилетанта
Дилетант – любитель, знаток, охотник до чего; занимающийся чем не по званию, а по призванию, любви, охоте, наклонности (говор, о художествах, особ, о музыке»
«Не требуя ни мест, ни повышенья в чин».
Именно в этом моё преимущество перед теми, кто работает на филологических факультетах вузов, в издательствах педагогических или литературных журналов. Мне не нужно научное звание, мне не надо иметь сколько-то публикаций в год. Гонорар?.. Неплохо бы, но необязательно. Самая большая моя мечта, это хорошая дискуссия на тему «Горя от ума», чтобы убедиться в правоте своих предположений или быть переубеждённым более подготовленным, чем я, профессионалом или любителем, – неважно. А тот факт, что литературные сайты вроде «LITERARU» или «1 сентября» уклоняются от дискуссий фразой: «Вы имеете право на собственное мнение», или цитатами «из забытых газет времён Очакова и покоренья Крыма», только добавляет мне уверенности в собственной правоте.
Для начала я напомню вам одно место из «Приключений Гекльберри Финна», а именно «Королевскую жирафу»:
«Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой и объявил, что эта замечательная трагедия будет исполнена только ещё два раза, по случаю неотложных гастролей в Лондоне, где все билеты на предстоящие спектакли в театре «Друри-Лэйн» уже запроданы; потом опять раскланялся и сказал, что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и поучительным, то её покорнейше просят рекомендовать своим знакомым, чтобы и они пошли посмотреть.
Человек двадцать закричали разом:
– Как, да разве уже кончилось? Разве это всё?
Герцог сказал, что всё. Тут-то и начался скандал. Подняли крик: «Надули!» – обозлившись, повскакали с мест и полезли было ломать сцену и бить актёров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на скамейку и закричал:
– Погодите! Только одно слово, джентльмены!
Они остановились послушать.
– Нас с вами надули, – здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем быть посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь издевались. Вот что: давайте уйдём отсюда спокойно, будем хвалить представление и обманем весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах. Так или нет?
– Конечно, так! Молодец судья! – закричали все в один голос.
– Ладно, тогда ни слова насчёт того, что нас с вами надули. Ступайте домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
На другой день по всему городу только и было разговоров, что про наш замечательный спектакль. Зал был опять битком набит зрителями, и мы опять так же надули и этих. Вернувшись с королём и герцогом к себе на плот, мы поужинали все вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с Джимом вывести плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города и там где-нибудь его спрятать.
На третий вечер зал был опять переполнен, и в этот раз пришли не новички, а все те же, которые были на первых двух представлениях. Я стоял в дверях вместе с герцогом и заметил, что у каждого из зрителей оттопыривается карман или под полой что-нибудь спрятано; я сразу понял, что это не какая-нибудь парфюмерия, а совсем даже наоборот. Несло тухлыми яйцами, как будто их тут были сотни, и гнилой капустой; и если только я знаю, как пахнет дохлая кошка, – а я за себя ручаюсь, – то их пронесли мимо меня шестьдесят четыре штуки. Я потолкался минутку в зале, а больше не выдержал, – уж очень там крепко пахло. Когда публики набилось столько, что больше никому нельзя было втиснуться, герцог дал одному молодчику двадцать