Жанна прильнула к платяному шкафу, раскинула дверцы и влезла в вывалившийся на неё фиолетовый свитер. Выпрямившись перед зеркалом, заправила за ворот вьющиеся иголки, уставившись на свою фиолетовую фигуру:
– Талии – литоту, груди – гиперболу! Губы накрашу красными неугомонными речами! Никто и не заметит их мертвецкую бледноту, если галдеть, не останавливаясь!
Жанна закинула за спину рюкзак с газетами и красками и встала по очереди в лакированные сапоги до самых ушей.
– А волосы заправлю в карандаши! Поэту сгодятся кучерявости!
Жанна выкатилась в гулкую шахту и захлопнула толстую круглую дверь. Нервно зазвенели бронзовые ключи.
Кафе, забитое бобрами
Жанна прокралась к барной стойке туго забитого бобрами кафе.
– Секста… О, нет! Септима эспрессо – семи тонов обжарки!
Бобр бариста издевательски посмотрел на Жанну:
– Намазать пенку жжённым сахаром или надавить сок из гусеницы?
– Ты что, кретин?
Жанна выпучила в ответ глаза так сильно, как только смогла. У Жанны были крупные красные очки, так что она, несомненно, выигрывала. Оба – в духе правильного воспитания – презренно продолжили свои дела.
– Посыпь пионовой пыльцой! – фыркнула Жанна вслед баристе из-за своего плечика.
Жанна забрала свой густой, как гуталин, эспрессо и плюхнулась на один из свободных углов одной из табуреток.
Толстый пожилой бобр, расплавившийся в кресле напротив, отлепил от толстой газеты пенсне и устремил на Жанну. Над его макушкой отчётливо проявились мысли: «Что ты, нищенка что ли? Или на диете?»
– Заткнись, поганец! – подумала в ответ Жанна. – И чего я только явилась в эту мокрую столицу, кишащую гадкими бобрами!
Ежиха расстелила на доставшемся ей угле стола кусок газеты, вырванный из рюкзака, смочила кисть в кофе, выдавила на неё из скрюченного тюбика жирную полоску жёлтой краски и приготовилась писать:
«Жанна Баклажанова Великолепие»
Кафедра драматургии
– Ну-с, Жанна-Ежанна, – заведующий кафедрой драматургии бобр Жан Павлович поднял на Жанну свои крылатые брови, – прочёл я твою новеллушку! Это вообще никуда не годится, Жанночка. – Жан Павлович понизил голос, – ты же студентка Морской Академии Поэзии и Прозы – а не какого-то болотного училища частушек! Откуда в тебе этот дрянной жаргон?
– Так ведь натуральный… Так все бобры взаправду разговаривают!
– Когда же это правда становилась искусством, Жанночка?
Глупо верить на слово поэту!
Наивно верить взору живописца!
Если бы чтили правду сего Света,
Они б свою не подстрекали в него вжиться!
– Помнишь?
– Ещё с гимназии!
– Вот и я, представь себе, до сих пор не изловчился написать красивую пьесу на таких словах, как «***», «###», «$$$»1. А я ведь профессор! Может, и дряхловат нынче… Но не выйдет дела из тощей брани! И кто ж это тебя выучил так безграмотно ругаться? Ругаться нужно деликатно! Риторически! Ты что, ни разу не напивалась в нашем буфете оперетты? Ты должна послушать, как выражаются доктора наук!
– Жан Палыч…
– Брань – перец жалящий! И начинить им торт – вот искусство! Значит так, – Жан Павлович дёрнул круглую ручку ящичка и вытянул бумажонку, – меня нынче призвали на слёт романистов – те ещё говнюки. Делать там решительно нечего, но вот нажрутся эти гады прилежно. Вот тебе мой пригласительный. Если к четвергу добросовестно выругаешься в своём курсовом – так и быть, всыплю тебе зачёт по гонзо-журналистике!
Жанна, любопытствуя, вытянула дрожащий носик к билету.
– Спасибо-спасибочки, Жанчик наш Павлович! – Жанна выхватила билетик и покатилась к выходу.
– И, Жанн, – завкаф поймал ежиху в дверях, – на кой чёрт ты пишешь лимонной краской на газете? Ну какой прок жёлтым писать по жёлтому? Не умеешь добросовестно изгадить торт – пролей хоть крему на лопату с дерьмом! Попробуй алый краплак. И посмотрим, как зазвучит рассказ, Жанна-Баклажанна. Как тебя по батьке?
– Анжеловна…
– Как такое случилось?
– 90-е, Жан Палыч. Ну я пойду?
– Ну иди…
Браво, Баклажанова!
Уже через неделю Жанна вернулась в кабинет Жана Павловича и подпрыгивала с туфельки на туфельку, нетерпеливо ожидая слова от внимательно читавшего её работу Бобровского Ж.П. – заведующего кафедрой Драматургии.
– Мда, толку от этих ублюдков маловато – так я и думал! Орденов понабрались, а доблести – шиш!
Жан Палыч снова закопошился в ящичке:
– Нашёл! Сам бы поехал, да дел дурных невпроворот! Будет нынче спектакль в театре ссыльных.