Боже, как же он сейчас хотел есть и спать!
А потом за ним пришли.
Шестеро мужчин были лишь тенями во тьме, но он знал, что у них есть дубинки и огнестрельное оружие – как обычно. Его вздернули на ноги, которых он уже даже не чувствовал, и заставили его топать, пока онемение не ушло. Это было так больно, что у него перехватило дыхание. Все казалось каким-то нереальным. «Это происходит не со мной. У меня есть своя жизнь. У меня есть семья. Я не могу быть здесь».
Его вывели из тесной будки, где он провел ночь. В небе, полускрытом кронами деревьев, брезжил слабый намек на рассвет, но вокруг все еще было так темно, что узник почти не видел землю, по которой ковылял, спотыкаясь. Музыка поднималась в воздух, словно туман. Весь клятый лагерь пел. Узнику этот гимн не был знаком: он воспитывался в католической традиции, и сейчас ему отчаянно хотелось молиться. Он не молился ночью, хотя ему приказывали это делать. «Боже, помоги мне, пожалуйста. Прошу тебя».
Камни на тропе глубоко резали его босые ступни, позади оставался кровавый след, но его тащили дальше, несмотря ни на что. Вниз по склону. Справа тянулась сплошная металлическая ограда, невероятно высокая и безликая. Крепкая стена, отгораживавшая лагерь от внешнего мира. Когда-то, когда он был совсем другим человеком, он думал, что сможет перелезть через эту стену. Шрамы от той попытки остались у него до сих пор.
«Может быть, они отпустят меня», – думал он. В глубине души он знал, что это неправда. Но не хотел этого знать, поэтому продолжил ковылять дальше, молясь и надеясь. Песня множества голосов затихала позади. Остались только он и верные с оружием в руках и молчанием на устах. Узник слышал только свое дыхание, хрипом отдающееся в его костлявой груди.
Деревья заслоняли слабый свет. Казалось, его ведут к могиле, и ему хотелось кричать, бежать, бороться, сделать хоть что-нибудь, потому что, черт побери, он был человеком, когда-то он был сильным, уверенным и бесстрашным, правда?
Он не побежал.
Лучше уйти тихо.
Холод был болезненным, словно укусы острых ледяных зубов. На узнике была только тонкая сорочка, и его руки и ноги снова начали неметь. Хвойный запах деревьев, наверное, должен был успокаивать, напоминая о рождественской елке, но узник ощущал лишь едкий запах собственного пота и страха. Во рту было сухо, словно туда напихали ватных подушечек. «Может быть, это мне снится, – думал он. – Может быть, все это сон, может быть, я напился в “Таверне Чарли” и проснусь в комнате общежития рядом с Брай, и все это окажется просто дурацким кошмаром…»
Брай. Его девушка. Он гадал, что она сейчас делает. Тосковала ли она по нему вообще?
Он подумал о своих родителях и о том, что они, должно быть, искали его – и ищут до сих пор…
Это было больно.
Он вышел из-под сени деревьев и остановился, глядя прямо перед собой. По воде небольшого озера бежала холодная рябь, рассвет окрашивал ее розовым. А еще там был водопад… он с ревом низвергался со скал вверху и разбивался в белую невесомую водяную пыль, парящую в воздухе. В этом облаке брызг танцевала едва заметная радуга.
Здесь, казалось, было теплее. И спокойнее.
Патер Том ждал у берега озера. Он был облачен в белую рубашку и белые брюки, его седые волосы отливали такой же белизной. Старческие волосы, старческое лицо, молодые темные глаза, которые, казалось, ведали все тайны Вселенной. Глаза святого, как любили говорить в Собрании.
Патер Том был долбаным безумцем.
– Брат, – произнес патер Том. – Добро пожаловать. Ты долго и плодотворно трудился, и, хотя пришел к нам как чужак, ты оставишь нас, навеки став частью нашей семьи. Сегодня ты будешь крещен и войдешь в Собрание, и куда бы ни пошел, ты всегда будешь одним из нас. Твоя прежняя жизнь ушла. Да начнется твоя новая жизнь!
– Новая жизнь, – произнес кто-то рядом, и остальные пробормотали то же самое. Узник стоял в оцепенении, ничего не понимая. Значит ли это, что его просто отпустят? Может ли такое случиться?
«Да, да, отпустите меня, чокнутые ублюдки! Отпустите меня, и я прямиком побегу к копам, и вы окажетесь в тюрьме так быстро, что даже Бог не будет знать, где вас искать!»
Так сказал бы тот человек, которым он когда-то был, сильный молодой человек, который боролся бы, кричал бы, верил бы, что может сделать что угодно. Пережить что угодно.
Но человек, которым он стал теперь, лишь дрожал, как ягненок на бойне. Он не мог заставить себя снова стать тем человеком.
Может быть, если он повинуется, в конце концов они его просто отпустят… И, может быть, если все же уйдет отсюда, он никогда не скажет ни слова о том, что с ним случилось…
Он вместе с патером