Перед большим камином в ренессансном стиле, против меня, сидела Венера. Но не какая-нибудь дама полусвета, воюющая под этим именем с противоположным полом – наподобие «мадемуазель Клеопатры», – а самая что ни на есть настоящая богиня любви.
Она сидела в кресле, а перед ней в камине пылал яркий огонь, отблески которого играли на бледном лице с невидящими глазами статуи, а порой выхватывали из тьмы и беломраморные ноги, когда она протягивала их к огню, стараясь согреть.
Головка богини поражала дивной красотой, несмотря на мертвые каменные глаза; но, кроме этой головки, я ничего не видел: небожительница закутала свое мраморное тело в роскошные меха и, вся дрожа, сидела свернувшись в комочек, как кошка.
Мы беседовали.
– Я вас не понимаю, сударыня, – воскликнул я, – право же, холода давно прошли! Вот уже две недели как стоит восхитительная весна. У вас, верно, просто нервы разыгрались.
– Что это за весна! – отозвалась она своим глубоким каменным голосом и тотчас же вслед за этими словами божественно чихнула, даже два раза. – Этого положительно сил нет выносить, и я начинаю понимать…
– Что, милостивая государыня?
– Я начинаю верить невероятному, понимать непостижимое. Мне вдруг становится понятной и пресловутая германская женская добродетель, и прославленная немецкая философия, – и я перестаю удивляться тому, что любить вы, северяне, не умеете, что вы и отдаленного представления не имеете о том, что такое любовь…
– Позвольте, однако, сударыня!.. – воскликнул я, вспылив. – Я положительно не дал вам никакого повода…
– Ну, вы другое дело! – Божественная чихнула в третий раз и с неподражаемой грацией повела плечами. – Так ведь и я была к вам неизменно благосклонна – настолько, что время от времени даже наношу вам визиты. Правда, всякий раз при этом, несмотря на все мои меха, немилосердно простуживаюсь. А помните нашу первую встречу?
– Еще бы! Разве такое забывается! – ответил я. – У вас были тогда пышные каштановые локоны, и карие глаза, и ярко-розовые губы, но я тотчас же узнал вас по овалу лица и по этой мраморной бледности… Вы всегда были одеты в фиолетовый бархатный жакет с беличьей оторочкой.
– Да, вы были без ума от этого туалета… И схватывали все буквально на лету!
– Благодаря вам я понял, что такое любовь. Вы были главной жрицей на жизнелюбивых мессах, во время которых я забывал о двух тысячелетиях…
– А как беспримерно верна я вам была!
– Ну, что касается верности…
– Неблагодарный!
– То не был упрек. Вы, воистину, небожительница, однако, как всякая женщина, в любви вы жестоки.
– Вы называете жестокостью то, – с живостью возразила богиня любви, – что составляет главную сущность чувственности, веселой и радостной любви, – то, что составляет природу женщины: отдаваться, любя, и любить все, что нравится.
– Да разве может быть что-нибудь более жестокое для любящего, чем неверность возлюбленной?
– Ах, так ведь мы и верны, покуда любим! – воскликнула она. – Но вы требуете от женщины, чтобы она была верна, когда и не любит, чтобы она отдавалась, даже если это и не доставляет ей наслаждения. Кто же более жесток, мужчина или женщина? Вы, северяне, вообще понимаете любовь слишком серьезно и сурово. Вы толкуете о каких-то обязанностях там, где речь может идти только об удовольствиях.
– Это верно, сударыня, – однако взамен того у нас такие почтенные и добродетельные чувства и такие длительные союзы…
– И одновременно – это вечное жадное, ненасытное стремление к языческой наготе, – вставила она. – Но любовь как высшая радость, воплощенное божественное веселье – это не про вас, современных детей рефлексии. Вам такая любовь приносит одно несчастье. Желая быть естественными, вы впадаете в пошлость. Природа представляется вам чем-то враждебным, из нас, смеющихся богов Греции, вы сделали каких-то злых демонов, меня же представили дьяволицей. Мне достаются от вас одни попреки и проклятия, – или же, в порыве вакхического безумия, вы сами готовы заклать себя как жертву на моем алтаре. А если вдруг у кого-нибудь из вас достанет мужества поцеловать мои алые уста, он тотчас бежит искупать это паломничеством в Рим, босиком и в покаянном рубище, ожидая, чтоб высохший посох дал зеленые ростки, – тогда как под моими ногами вечно прорастают живые розы, фиалки и зеленый мирт, но вам не дано упиваться их ароматом. Оставайтесь же среди вашего северного тумана, в дыму христианского фимиама, – а нас, язычников, оставьте под грудой развалин, под застывшими потоками лавы, не откапывайте нас! Не для вас были воздвигнуты наши Помпеи, наши виллы, наши термы, наши храмы – не для вас! Вам не нужно богов! Мы гибнем в вашем холодном мире.
Мраморная красавица закашляла и плотнее запахнула темный соболий мех, облегавший ее плечи.
– Благодарю за преподанный классический урок, – ответил я. – Но вы ведь не станете отрицать, что по своей природе мужчина и женщина – и в вашем веселом, залитом солнцем мире, точно так же, как в нашем туманном, –