Белый обелиск
Моему дедушке Язеву М. А.
трагически погибшему в боях под Одессой
и Всем Павшим в годы Великой Отечественной Войны
Посвящается
Весна в том году выдалась особенно жаркая.
Как-то быстро и незаметно растаял снег, оставляя после себя маленькие звонкие ручейки, и дружно полезли из под ещё не успевшей просохнуть земли подснежники, заполыхали маленькими голубыми пожарами в лесах и балках.
Серое свинцовое небо сделалось заметно голубей и в его синеве весело и беззаботно закувыркались жаворонки.
Под палящими солнечными лучами вскоре расцвели степные цветы, и вся она покрылась ярким душистым ковром из полыни, одуванчиков, пастушьей сумки, подорожника, седого ковыля, кое-где встречались яркие пылающие островки диких маков.
Но сейчас в душном предгрозовом небе не носились ласточки, не прятались в траве юркие ящерицы, не пели свою песню сверчки, а тонко и страшно свистели пули, шёл май 44-го.
– Товарищ подполковник! – к подполковнику Язеву подскочил его ординарец
– На 14-й высоте танки прорвались – тигры.
С боков его рыжей кобылы от быстрого бега хлопьями спадала пена, отчего они сделались не рыжими, а какими-то бурыми.
Добрый, даже немного флегматичный, подполковник весь преображался во время боя. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Сколько? – Коротко и отрывисто бросил он.
– Около 15 – товарищ подполковник, – ординарец провёл рукой по вспотевшему лбу.
– Некстати, они прорвались, Семён, некстати, – задумчиво проговорил он, – нужно будет снимать 4-й взвод, другого выхода у нас нет, да и опасность на том участке минимальная, там ещё остаётся батарея Нечипоренко.
Но времени у нас мало Семён, очень мало, – подполковник взглянул на часы, – успеешь? – И он повернулся к ординарцу.
– Успею, товарищ подполковник, нам не впервой.
Семён круто пришпорил бока своей рыжей кобылы, и поскакал.
Фьють, фьють тонко и страшно свистели около него пули, выбивая фонтанчики земли.
Фьють, фьють.
Одна из них пролетела совсем близко около уха Семёна. И он весь сжался, почуяв смертельный холодок.
Вот и 4-й взвод.
– А, приехал, товарищ лейтенант, – рыжий Нечипоренко встретил его насмешливой улыбкой, – с чем пожаловал?
– Танки прорвались, тигры, – ответил Семён, – нет ли у тебя чего—нибудь, попить, в горле пересохло.
– Это завсегда, пожалуйста, товарищ лейтенант.
Сабир! – громко крикнул он, подай товарищу лейтенанту квасу.
Сабир, невысокий, худощавый казах с улыбкой подал Семёну большой глиняный кувшин.
Квас был настолько холодный, что на его глиняной поверхности застыли капли росы.
– Я-д-р-ёны-й, – сказал Нечипоренко, медленно растягивая буквы.
– От Анюты? – Подозрительно спросил Семён.
– От неё самой, товарищ лейтенант, – и Нечипоренко улыбнулся.
– Хряк ты Нечипоренко, – Семён с досадой сплюнул, – смотри, придёт её мужик с войны, оторвёт тебе голову.
– Это мы посмотрим, кто кого, – и Нечипоренко выпятил широкую грудь, – хряк он и есть хряк.
Хряк он кряк.
Бабе мужик завсегда нужен, а мужику баба.
Бабе без мужика плохо, а мужику без бабы.
А я, может, к Анюте не только любовь имею, я ей утешение даю.
Да и детей её не обижаю, завсегда пол пайки отдаю им.
И чего ты мне в душу лезешь, чего? – Вдруг зло и визгливо проговорил он, – ты лучше на себя посмотри.
Семён потупился.
О его любви к Маруси, которую он тщательно скрывал и никак не мог скрыть, знал весь полк.
Маруся была новой санитаркой, недавно прибывшей в артиллерийский полк.
С умными красивыми чертами лица, невысокая, ладно скроенная, она сразу привлекла к себе внимание.
На её пышных каштановых волосах, за которыми она тщательно следила, с какой то особенной ловкостью сидела солдатская пилотка.
К ней сразу подкатился Нечипоренко.
Любимец женщин и дамский угодник, как сам себя называл он.
Но Маруся дала ему сразу такой отпор, что Нечипоренко оторопел.
– Эх, Мария Григорьевна! – С досадой сказал он и растянул мехи гармони, которую он возил по всем фронтам, – а, может быть, у меня к Вам любовь? Маруся только насмешливо посмотрела на него.
С Семёном их сблизила любовь к литературе.
До войны он был учителем в одной из сельских школ.
А так как учителей тогда