Он глубоко вздохнул, пробуя воздух на вкус. Сумрачные запахи зелени и хвои, – кругом чаща, нехоженая, древняя. Тень влаги – неподалеку озеро или река. Он не помнил ни леса, ни озера, но последние дни болезни были подернуты темным маревом, он мало что видел и понимал тогда.
Он повернулся, пошел обратно к гробнице. Земля под босыми ногами была сухой и теплой, молила о дождях, отзывалась на шаги. Звезды сдвинулись с места, но земля осталась прежней, помнила его.
Не могло быть иначе.
У входа в гробницу остановился, прикоснулся к стене. Он помнил пирамиду, лазоревые и зеленые ступени, бесконечную лестницу, качающиеся носилки, пение заклинателей, развевающиеся молитвенные ленты. И небо – полуденное, ослепительное. Глаза жгло, боль разрывала грудь, но он смотрел вверх, в синеву, и знал – на вершине пирамиды его похоронят, закроют в гробнице. Там его ждет сон, а во сне – исцеление или гибель.
Но здесь не было пирамиды, лишь скала, расколовшаяся, чтобы выпустить его на свободу. И три ступени, ведущие в глубину. Он помедлил мгновение и спустился, вернулся в чертог, скрывавший его все эти годы.
Здесь еще не угасла сила заклятий. Дрожала в льдистом свете кристаллов, холодила дыхание. Было тихо, но чудилось, что со всех сторон доносится его имя, беззвучно, неумолчно: Чарена, Чарена.
В глубине бронзового зеркала качнулось отражение.
Он изменился сильнее, чем звезды. Черные волосы побелели, лишь одна прядь осталась прежней. Темные глаза стали почти прозрачными, будто морская вода. Даже ресницы и брови побледнели, болезнь украла весь цвет.
Никто не узнает меня. Чарена замер, вглядываясь в отражение. Но все умерли, те, кто меня знал.
Слишком долгий срок – даже небо иное. Но он жив, а значит жива и империя.
Но что с ней было, пока его скрывала гробница? Спала ли империя вместе с ним или крепла, росла и сражалась? Кто правил после него? Или никто не осмелился занять его трон, не решился надеть тяжелые браслеты и медальоны? Может быть, в страхе перед проклятьем и болезнью знаки власти замуровали здесь?
Чарена огляделся, ища их.
С каждым мгновением чертог казался все тесней. Воздух наливался затхлостью, свет кристаллов то затухал, то разгорался, волшебство таяло. Молитвенные ленты, висевшие под потолком, одна за одной провисали, с шуршанием падали на каменное ложе. Еще немного – и рассыпятся на нити.
Пора уходить, пока все здесь не превратилось в пыль.
Возле зеркала он заметил сверток, придавленный тускнеющим кристаллом. Наклонился, осторожно взял – был почти уверен, что сейчас ткань распадется в руках. Но она оказалась прочной, прохладной и скользкой. Широкие штаны и рубаха, сине-зеленый переливающийся шелк, узор по краю рукавов, вышитый пояс. Облачение императора.
Чарена оделся и в последний раз окинул взглядом гробницу, но не увидел ни браслетов, ни медальонов. Значит, они там, где и должны быть – в сердце империи, в столице. И его путь лежит туда.
Снаружи донесся шелест шагов, знакомая звериная поступь. Едва веря, Чарена поднялся по ступеням, вынырнул из тесной духоты в теплую ночь. И замер – перед ним стоял волк. Смотрел внимательно, глаза отливали желтым, густая шерсть серебрилась в звездном свете. Время словно застыло, – всего на миг, – а потом волк принюхался, подбежал, ткнулся носом в протянутую ладонь.
Чарена наклонился, коснулся его головы. Рука утонула в белой шерсти.
– Кьони, – тихо проговорил Чарена, – я думал, вы все умерли.
С ранних лет, сколько он себя помнил, белые волки, кьони, следовали за ним. Приходили без зова, приветствовали как вожака и друга, исчезали и возвращались. В годы процветания империи сбегались в столицу, лунными тенями проносились по садам и верандам дворца. А потом, – когда болезнь пожирала Чарену, отравляя небо и землю, – выли и умирали на ступенях широкой лестницы, на пороге его дома и в тронном зале. Казалось, все они погибли, все до единого, и в мире не осталось больше ни одного белого волка.
Но вот кьони – как и прежде, рядом.
И как прежде в глубине земли переливались незримые жилы. Сила, кровь мира неслась по ним, билась в такт с ударами сердца, таящегося в недрах. Пути, дороги земли. Чарена закрыл глаза, прислушиваясь к ним.
И только теперь понял, что все еще слаб. Он различал лишь сияющие тени потоков, звенящий отголосок волшебства. Их отсветы пронзали воздух, тянулись на юг и восток.
– Пора, – сказал Чарена.
Словно соглашаясь, кьони повернулся и побежал вперед.
Вместе они дошли до озера. Земля под ногами сменилась песком, лес расступился, открыл темный простор. Вода тихо плескалась, дышала прохладой и запахом ила. До рассвета еще было далеко, и Чарена понял, что устал. Едва очнулся, прошел краткий путь – и уже не в силах ступить ни шага.
– Завтра, – сказал Чарена и лег на землю. – Завтра пойдем дальше.
Кьони вытянулся рядом.