Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от поселка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-веревочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай Бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придется по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.
Леха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Урвана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: «Сдох, что ли, наконец?..» – Леха вошел во двор.
Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на черных ребрах раздетой на зиму теплицы шуршали белесые клочья полиэтилена.
Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..
– Хозяева! Гостей принимаете?
Тишина.
Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.
– Петро, ты, что ли?
За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились:
– Кто?
– Да я это, я! Леха! Своих не узнаешь?
– Леха… – недовольно повторили за дверью. – Знаем мы таких Лех… А ну заругайся!
– Чего? – не понял тот.
– Заругайся, говорю!
– Да иди ты!.. – рассвирепев, заорал Алексей. – Котелок ты клёпаный! К нему как к человеку пришли, а он!..
Леха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:
– Слышь… Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому…
Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.
– Чего это ты? – пораженно спросил Леха. – Запил – и ворота запер?.. А баба где?
– Баба? – В темноте посопели. – На хутор ушла… К матери…
– А-а… – понимающе протянул мало что понявший Леха. – А я вот мимо шел – дай, думаю, зайду… Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая… Ну не берет ни на что, и все тут…
– Ночевать хочешь? – сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.
– Да как… – Леха смутился. – Вижу: к поезду не успеваю, а на станции утра ждать – тоже, сам понимаешь…
– Ну заходь… – как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув в темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату. Леха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком – аж зубы лязгнули.
– Да что ж у тебя так темно-то?!
Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла все та же кромешная чернота, что и в сенях.
– Сейчас-сейчас… – бормотал где-то неподалеку Петро. – Свечку запалим, посветлей будет…
– Провода оборвало? – поинтересовался Леха, скидывая наугад рюкзак и ледобур. – Так, вроде, ветра не было…
Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-желтый огонек задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.
Леха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу – толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму греб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера.
Размотав бечевки, Леха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке – сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлек оттуда две трехлитровые банки: одну – с огурцами, другую – известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.
– Спятил? – сказал Леха. – Куда столько? Стаканчик приму для сугреву – и все, и прилягу…
– Приляжь-приляжь… – ухмыляясь, бормотал Петро. – Где приляжешь, там и вскочишь… А то что ж я: все один да один…
«Горячка у него, что ли?» – с неудовольствием подумал Леха и, подхватив с пола рюкзак, отнес в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щелкнул выключателем.
Вспыхнуло электричество.
– Потуши! – испуганно закричал Петро. Белки его дико выкаченных глаз были подернуты кровавыми прожилками.
Леха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили – и ладно…
– Ишь, раздухарился… – бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных граненых