Страстотерпицы. Валентина Сидоренко

и учтиво склонил голову в знак благодарности. Анне казалось, что ему не хватало белого кружевного воротника, бархатной курточки, башмачков с блестящими пряжками. Весь он был как молодой барчонок из старых книг, которыми Анна зачитывалась в детстве. Потом в перерыве, когда Анна с Зойкой прохаживались по залу, он неслышно подошел к ним сзади и негромко сказал: «Мадам, уж падают листья». Тогда только что вышла пластинка с песнями Вертинского, и в общежитии только ее и крутили. Обе они обернулись. Зойка добродушно рассмеялась, и по ее смеху Анна поняла, что Олег обратился так только к Зойке, и растерянно отошла от них. Потом они танцевали, Олег осторожно вел в танце спокойную, что-то равнодушно говорившую ему партнершу, и Анна видела, как нервно подрагивают его тонкие, белые руки на мягком Зойкином плече. Поздно вечером он уходил из общежития. У дверей галантно поклонился и глуховато сказал Зойке:

      – Я надеюсь бывать у вас.

      – Да, да, – насмешливо разрешила Зойка. – Бывайте.

      В общежитие он стал ходить ради Зойки, и все знали это. После нескольких его посещений Анна поняла, что безнадежно влюблена в Олега. Ей казалось, что в детстве, когда она думала о своей любви, она думала о нем…

      …Олег приходил в общежитие поздно, позже всех, садился в угол комнаты на пол, молчал, оглядывая всех, дымил в потолок, трогал тонкими, быстро снующими пальцами гитару. К тому времени разливное красное с махорочным осадком вино было выпито, наговорено до хрипоты, накурено: сизый дым плавал наверху. Все уставали, никто уже ничего не хотел. Тогда вспоминали об Олеге. Мальчик в джинсовой курточке, тонкий, темноглазый, с аккуратными височками замкнутого нервного лица пел бесстрастным, сухим голосом, остановившись глазами на черном квадрате окна, пел Окуджаву, переложенные на музыку стихи. Он и сам тогда писал стихи, читал их так же монотонно, как и пел: «Ах, рассказать кому бы, горькие эти губы, нежные эти руки…» Кривил рот, отыскивая странно мерцающими при тусклом свете общежитской лампочки, суженными, жесткими глазами Зойку. Зойка, голубоокая красавица, здоровая, как телка, возлежала где-то в глубине кровати за спинами теснившихся на краю девиц и молчала. Иногда она поднимала на стену полную белую руку, водила холеной кистью, ссыпая известку вниз, и Олег завороженно, бледнея, следил за ее рукой. Анна, сидя на подоконнике, вытягивалась в струнку, старалась не смотреть на них, но не могла и страдала.

      Когда появился Олег, время, казалось, остановилось и начался напряженный, нервный сон. Олег жил в коммунальной комнатке, в старом доме на той стороне реки. Он закончил это же училище, выхлопотал себе распределение в ТЮЗ, но к тому времени из театра его выставили, и он умалчивал, за что. На что он жил, неизвестно. Видимо, содержали родители. Отец его, полковник, года два назад с матерью Олега и двумя младшими сестренками уехал на Восток. Семья оставила Олегу хорошую, однокомнатную, обставленную всем необходимым квартиру. После того как он затопил соседей внизу, оставив открытым на целый день кран в ванной, и совсем