Но прежде чем начать рассказ о моем боевом времени, я позволю себе сказать несколько слов о своем прошлом.
С 1869 года, будучи в отставке, я проживал в своем поместье на Дону, занимаясь сельским хозяйством, но и за это время не переставал любить военную службу. Бывало вечером, усталый от дневных хозяйственных трудов, сидишь себе в своем деревенском кабинете; задумавшись, посмотришь на стену, где висят портретные группы всех моих полковых и школьных товарищей, и сильно подчас взгрустнется о прежней полковой жизни. А на утро, как и вчера, опять все та же толкотня с рабочими, из которой ничего не выходит.
Таковое состояние мое продолжалось до ноября месяца 1876 года, когда я приехал в станицу Каменскую, проводить своего старого доброго товарища, полковника Д. И. Орлова, который выступал с казачьим № 30-го полком в действующую армию. Я приехал к самой посадке полка в вагоны. Тут сразу сказалась мне былая, знакомая жизнь всею своею привлекательною, заманчивою стороной. И напало на меня грустное раздумье: отчего я не вместе ними? Вероятно, оно достаточно ясно выразилось и на моем лице, потому что было замечено отъезжающими друзьями.
– Что ты такой грустный? – Обратился ко мне Орлов. – Да и чего ты сидишь в деревне? Снимай-ка свое штатское платье, да надевай мундир.
Подошел добрый дедушка Кудинцев, бывший в лейб-казачьем полку вахмистром эскадрона Его Величества во время моего командования этим эскадроном. Подошел он тоже с душевным советом, идти. Приступил с такою же просьбой милый Лёля Поздеев, всегда живой и веселый. При всех этих сманиваниях и советах во мне началась борьба: и идти-то хочется, да и семью-то жаль – старую мать, жену с маленькими детьми… Но все-таки ответил я друзьям, что поеду посоветуюсь с семьей, – она тогда в Новочеркасске жила, – и если решусь, то буду телеграфировать Орлову. На том и порешили.
По приезде в Новочеркасск, когда я сказал жене о своем желании, – разумеется, слезы; но после долгих убеждений она согласилась, что лучше идти, и взяла на себя труд вести без меня наше хозяйство.
Подал я надлежащим образом прошение на Высочайшее имя и телеграфирую Орлову, прося его похлопотать о зачислении меня в его 30-й Донской полк. Просьбу мою он доложил в Кишиневе Великому Князю Главнокомандующему, на что и было получено милостивое его согласие, и так как Его Высочество знал меня лично, то и приказал послать телеграмму наказному атаману с выражением своего соизволения на зачисление меня в полк № 30-го.
Долго длилось мое определение на службу; все у меня уже было готово к походу: и лошади, и обмундировка, а ожидание без дела ужасно томительно. Наконец, в марте месяце состоялся Высочайший приказ, и в первых числах апреля я выехал в действующую армию.
По приезде в Кишинев я явился к походному атаману генерал-лейтенанту Фомину, который меня встретил очень радушно и дал указание, как и куда отправиться в полк № 30, стоявший в то время в деревне Дизгонджи, приказав мне предварительно отправления в полк явиться к Главнокомандующему.
На другой день я поехал представиться Великому Князю Главнокомандующему и был весьма милостиво принят и обласкан Его Высочеством, соизволившим вспомнить при разговоре со мной мою прежнюю службу.
Откланявшись Его Высочеству, я в тот же день собрался в дорогу. Погода была отвратительная, дождь лил ливмя, грязь невылазная. К счастью, казакам было разрешено носить бурки; поэтому я поспешил купить себе эту в высшей степени практичную верхнюю одежду. Совсем уже собрался было садиться в перекладную бричку, как вдруг подходит ко мне молоденький офицер в кубанской казачьей форме и рекомендуется: «Хорунжий Кубанского полка Меняев, в одной с вами дивизии; тоже еду в полк»; приезжал зачем-то в Кишинев – не помню; «нам ехать по дороге. Едемте вместе» Я очень обрадовался, тем более, что он в этих местах уже успел освоиться, и с жизнью, и со службой, все знает. Это оказался прекраснейший молодой человек, с воинственной осанкой, живой, говорун. Впоследствии я слышал, что он был ранен при взятии Ловчи.
Несмотря на отвратительную погоду, мы доехали до штаба дивизии в селении Гура-Галбина вполне благополучно. Тут явился я к начальнику дивизии, генерал-лейтенанту Дмитрию Ивановичу Скобелеву 1 – му, и затем продолжал свое путешествие к полку уже с сотником нашего 30-го полка Василием Васильевичем Кудинцевым, который всю дорогу знакомил меня с характером и отношениями предстоящей мне службы. Но вот, наконец, и конечная цель моего путешествия, селение Дзигонджи. Деревня эта, как все бессарабские деревни, раскинулась и разбросалась своими мазанками-хатками безо всякой симметричности; вьющаяся топкая речушка делит ее на две половины; посередине селения возвышается каменная церковь; поселяне живут довольно зажиточно. Бессарабские деревни своею разбросанностью напоминают мне наши казачьи хутора. У казаков страсть строить дома друг от друга подальше, что впрочем, безопасно на случай пожара.
Только что мы въехали в деревню, как вот и квартира моего полкового командира Д. И. Орлова, которую указал мне Кудинцев, да, глядь, – и сам Орлов идет к нам навстречу. Дружески