Юность, даже в период внешне инженерной специализации, прошла под знаком увлечения философией. В 18–19 лет это был Ницше, затем, до 21 года, – французские экзистенциалисты: Камю, Сартр, Кокто. Тогда же появились первые законченные рассказы, которые, однако, не сохранились. Увлечение философией подготовило поворот от технической области знания в гуманитарную, однако и это оказалось не более чем временным увлечением. Дальше были пробы себя в самых разных областях человеческой деятельности как ради заработка, так и ради чистого интереса, в частности, сезонная работа волонтёром в археологической экспедиции истфака МГУ. Иногда писал, но скорее для себя, в основном дневники и заметки. Мировоззрение в это время постепенно, но кардинально меняется под влиянием классической литературы и русской философии (Соловьев, Бердяев, Розанов) и приводит в 2011 году к обретению веры, а в 2012 – к крещению в Православной церкви. (В детстве крещён не был, так как семья по обеим линиям была индифферентна к религии как минимум 3–4 поколении.)
Осенью 2014 года происходит новый резкий жизненный поворот – служба добровольцем в ополчении Донбасса. Успешно служит в танковых войсках в течение трёх лет. Это стало своего рода спусковым механизмом для нового, более серьёзного и плодотворного этапа творчества, который, начавшись с военной прозы, быстро распространился на самый широкий спектр тем. После Донбасса успешно проработал без малого два года в банковской сфере, однако затем принял решение сменить род деятельности на социальную работу как более интересную и полезную.
Часть I. Донбасс
Гражданские и военные
Не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть.
I
Бух-ух-ух – слышались тяжёлые шаги на лестнице, бух-ух-ух – всё ближе. Группа вооружённых мужчин подходит к двери в её квартиру; первый – здоровенный, бородатый – стучит прикладом: бух-ух-ух. Она металась по квартире, как в западне: куда девать дочерей – двух перепуганных девочек-подростков? Дочери и разбудили её, действительно перепуганные её криком во сне. Женщина встала перед окном, пытаясь прийти в себя, через косой крест наклеенного на стекло скотча смотрела на многоэтажку напротив с пустыми прямоугольниками выбитых окон и одним округлившимся окном, в которое на днях влетел снаряд. Вокруг него мелкие росчерки оставили осколки. Как вдруг опять – бух-ух-ух! Это артиллерия.
– «Прилёты», гаубицы, в километре отсюда, – прокомментировала старшая, поднаторевшая за минувшие месяцы различать звуки стрельбы, чему способствовал прекрасный музыкальный слух: с детства она занималась музыкой. Они с сестрой не боялись обстрелов. После очередного артналёта часто смотрели в окно на опустевший город, на проносившиеся иногда посередине пустых улиц уазики санитарной службы, собиравшие после каждого обстрела урожай мёртвых тел для переполненного морга. Однажды ночью видели в небе «белый фосфор»: огромная ярко-белая лилия повисла над домами, её исполинские лепестки медленно, медленно тянулись вниз, пока не достигли земли, подсветив чёрное небо заревом пожара.
– Нет, немедленно в подвал! – вдруг скомандовала мать, взглянув ещё раз на округлое «окно» дома напротив. У неё не было глупого бесстрашия подростков; она вспомнила, как неразорвавшиеся мины и снаряды торчат в асфальте – под углом. Именно так они и влетают в окна квартир.
В подвале пахло сырым бетоном и человеческим страхом. Обсуждали главную новость: ещё в один дом нашего района был «прилёт», хотя раньше район считался относительно безопасным. По счастливой случайности обошлось без жертв: жильцы развороченной квартиры давно уехали. Зато во дворе, куда пришёлся ещё один снаряд, потом вертелся зловещий уазик: видимо, кого-то забирал.
Нет, долго сидеть в подвале и нюхать сырость и страх она не могла, да это и не нужно было: обстрелы заканчивались быстро, так же внезапно, как начинались. Те, кто стрелял, сами боялись получить в ответ снаряды, поэтому, сделав беглым огнём несколько выстрелов, спешили ретироваться. Точность им не требовалась: по городу невозможно не попасть.
Кроме того, была ещё одна причина вылезать из подвала – подступающий голод. Вскоре отчаянная беззаботность дочек сменится подавленностью и слезливой капризностью. Впрочем, перемены настроения у них всё чаще случались не только из-за голода, но и вовсе без видимой причины, и они очень тревожили мать. Вот пустая улица, только двое мужчин грузят в уазик тяжёлый предмет: надо же было вылезти из подвала именно в этот момент!
Вот издалека слышится одинокий рёв мотора: по притихшему городу катит какая-то военная машина. По звуку можно следить за её приближением: он становится всё громче и меняет тембр в зависимости от поворота машины к слушателям. Появляется наконец и сама машина, похожая на большую, грубо сработанную жестяную лодку с маленькой плоской башней и на узких гусеницах; верхом на ней сидят четверо военных, голова ещё одного торчит из-под брони спереди слева. «Лодка» резко тормозит рядом, задрав корму, оглушает рёвом.
– Садись, подвезём! – пытается перекричать машину голос с брони. Им несложно было бы и самим