В раскрытые двери заглядывает полицейский, но, увидев нас, на его лице появляется тоскливое выражение, и он, вдруг громко зевнув, исчезает.
– К чёрту! – говорит Давид. Сегодня глаза у него словно перевёрнутые.
– Читай же, – осторожно предлагаю я, – читай свои стихи!
Молчит Давид, задумчиво смотрит в кружку.
– Мой кот, Мики, подох! – вдруг говорит он. – Утром небо было синее-синее, а Мики взял и подох.
«Бедняга Мики!» – думаю я. Иногда Давид брал его с собой в бар и даже разрешал ему отпить из кружки немного пива. Я думаю, что Мики нравилось сидеть с нами и слушать стихи Давида.
– Мики подох! – говорит Давид снова. – Когда взошло солнце, я решил искупать его, а он взял и подох…
– Не верь! – говорю я.
– Что?
– Не верь! – повторяю я.
– Как же не верить, если…
– Не верь, и всё тут! Может, Мики подох частично?.. Говорят, что тело умирает, а душа продолжает жить ещё…
– Думаешь, что…
– Почему бы нет?
– Глупости! – говорит Давид. – У Мики были усы, хвост, зелёные глаза, а души не было… У котов не бывает…
– Может, у Мики была?
– Ты так думаешь?
– Может, перед тем, как… Может, он знак какой-то подал?
– Я писал стихи, – говорит Давид, – а Мики лежал на столе и смотрел, как я пишу. И вдруг подох…
– Не верь! – говорю я. – Другого выхода нет… Ты вот запомни, что другого выхода нет… Когда от меня ушла моя девушка, я не поверил, что она ушла; её не было рядом, а я не верил… И сейчас не верю… Скоро тридцать лет, как не верю…
Давид кладёт на стол пачку сигарет, но не закуривает.
– Зачем? – вдруг спрашивает он. – Раз знаешь, что твоя девушка тебя оставила, то зачем?..
– Другого выхода нет! – говорю я. – В парке была «наша скамейка», а вокруг неё – «наши кусты»… И «наша тишина»… И дыхание моей девушки. А когда она вдруг… Я не поверил… Кусты давно уже вырублены, скамейка развалилась, а я всё равно прихожу в парк и говорю себе: «Здесь ты… Здесь…» Знаешь, у моей девушки были зелёные глаза…
– Правда?
– Зелёные!
– Надо же!.. – Давид поднимает ко мне голову. – А мой Мики подох…
– Не верь! – говорю я.
Мы молча выпиваем ещё по кружке.
– Надо же!.. – говорит Давид и вдруг, взглянув на часы над стойкой бара, вскакивает с места, словно пчелой ужаленный.
– Ты куда? – спрашиваю.
– Пойду я! – отвечает Давид. – Время кормить Мики!
Белый ветер
Это нашло на них вдруг – словно провал тишины или вспышка лесного пожара.
– Ишь ты! – тяжело выдохнула она. – Ишь ты!
Он приподнял брюки, поправил сбившуюся на потной спине рубаху и отвернулся.
– Уходишь? – спросила она.
– Я – человек! – ответил он.
– Что?
– Люди всегда уходят.
– Захочу ещё! – сказала она.
– Неважно! – ответил он.
– Нет?
– Нет!
– Я всё равно захочу ещё!
– И я!
– Да?
– Неважно…
В комнате было и чисто, и светло.
– Приду ещё, – сказал он.
– Не надо! – ответила она.
– Нет?
– Нет!
Он помолчал.
– У тебя горячее плечо, – сказала она.
– Да?
– И пальцы тоже… – у неё напряглись глаза, а потом шея.
– Теперь ты как школьница! – сказал он.
– Что?
– Как школьница в ночь перед экзаменом.
У неё напряглись ещё и губы.
Она прошептала:
– Однажды мой муж повесился.
– Вот как?
– Мужчина в жизни женщины всегда испытание.
Он продолжал смотреть на её губы.
– Живые – живут! – сказал он.
– А кто ни жив, ни мёртв?
– Таким на земле не место!
Она отвернула голову.
Вдруг он прошептал:
– Я сказал глупость?
– Мне понравилось!
– Да?
– Скажи глупость ещё!
– Зачем?
– Когда мужчина говорит глупость, он говорит искренне…
– Ты о чём?
– О живых и мёртвых, и о тех, которым не место…
– Я приду ещё! – сказал он.
– Не надо!
– Нет?
– Нет!
– Жаль! –