Георгий Владимирович Иванов (1894–1958). Русский поэт, прозаик и публицист, переводчик, критик. Один из крупнейших поэтов русской эмиграции.
Над нами – Небо
О русской эмиграции с 1920 по 1971 г.) и о духовном ее служении
Н.С. Арсеньев
«Род приходит и род уходит, а земля пребывает», – говорит автор книги «Екклезиаст» в Ветхом Завете. Теперь мы не уверены и в том, что земля пребудет. И Царства рушатся, и империи рушатся, не только меняется строй управления страны, но гибнут и лучшие силы в разных странах, гибнут сокровища национальной культуры; культурные и духовные, драгоценные традиции разных народов, больших и малых, особенно в странах, находящихся под истощающим, обезличивающим, убивающим душу и свободу духа, беспросветным игом коммунизма. Но и там, где есть в стране свобода творчества, свобода духа – надолго ли это? Истоки жизни, живая душа, сила творческого порыва и живая динамическая традиция слабеют, иссякают среди целых народов, как и в отдельных личностях. Царит умирание, обеспложивание духа на фоне загрязненной, обесчещенной, гибнущей природы. «Все проходит» – как это было всегда, но теперь как будто каким-то ускоренным темпом. Каков же смысл истории человечества?
Смысла истории не постичь, если нет опоры в Вечном, Непреходящем и Дающем Жизнь и Творчество. «Свет Истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в мир», делает понятным смысл жизни и для каждой отдельной личности, и для народа. Значит, не все проходит, даже если земля и пройдет. В этом – смысл истории и ее событий, в этом, как в одоном из частных ее проявлений, смысл и русской духовной – национальной и моральной – катастрофы, как и смысл русской эмиграции. Найти точку опоры в «Свете Истинном, просвещающем всякого человека»…
Только когда чувствуешь это, осмысляется жизнь.
Какой же смысл в существовании русской эмиграции? Смысл – в ее служении. И раз «все проходит», то ее смысл в служении как раз тому, что «не проходит».
Пускай многие думают, что все проходит, но лишь внешнее проходит. В том-то и дело, что не все проходит – и этому непреходящему – что живет и в величайших духовных сокровищах русского народа, но что выше этого народа – должны служить и русский народ, и русская эмиграция. «Эмиграция»? Это ведь одна сотая часть русского народа. Но она свободна – и, будучи свободна, она для русского народа и во имя русского народа, питаясь тем, из чего возросло все лучшее, что он произвел и создал – она, повторяю, во имя русского народа может и должна продолжать его духовную традицию, то есть помогать ее сохранению и развитию. Потому те, кто зажигаются атмосферой служения России (а такие и были, и есть – хотя голос их слаб и окружающая среда часто безразлична и равнодушна, а часто и неблагоприятна), – могут свидетельствовать, могут будить, могут даже творить, если им это будет дано; могут смотреть вперед и громко говорить и думать о будущем, могут устремлять свой взор в прошлое России и приближать прошлое к настоящему, могут подымать свой взор к Сверхвременному и Непреходящему Источнику всякого творчества и смысла, и у него – вместе с русским народом – искать помощи, укрепления и силы. Могут свидетельствовать жизнью, служением и проповедью – об этом Непреходящем и Вечном. Вот для чего нужна и русская эмиграция.
Не хочу – и не могу – писать здесь общей статьи о русской эмиграции, о ее задачах, бедах, трудностях, ошибках, борениях и достижениях. Это очень важная, богатая, хотя и трудная тема. Хочу лишь рассказать о встречах, которые вспоминаю с благодарностью, и о духовной работе и даже духовных подвигах целого ряда членов этой эмиграции. Я жил, в общем, «на отлете» – в Восточной Пруссии, в Кёнигсберге, где с ноября 1920 года, в течение 24-х лет (до ноября 1944 г.) преподавал в Университете на философском факультете в качестве лектора русского языка и приват-доцента, а потом «доцента», потом «сверхштатного профессора) (Ausserplanmassiger Proffesor) по русской культуре и истории русской духовной жизни (Russische Geistesgeschichte), а также по истории религии (главным образом, по истории мистики) вообще.
Одновременно, но в течение лишь 12 лет (с 1926 по 1938 гг.) я был профессором по Новому Завету и по истории религий и сравнительному богословию на православном богословском факультете Польского Государственного Университета в Варшаве (основанном Польским правительством для православного меньшинства, которое было довольно многочисленно – 4,5 миллиона).
В Кёнигсберге я читал лекции по-немецки, в Варшаве сначала по-русски, а потом по-польски и по-русски (на Варшавском православном богословском факультете было от 130 до 170 студентов, которые все знали русский язык и для значительной части которых он был тогда родным, а для другой части – украинский; государственным же языком был польский).
Я ездил в Варшаву из Кёнигсберга (где я постоянно жил) три раза в месяц (иногда 4 раза), то есть почти каждую неделю, и читал в Варшаве 14 часов лекций. В Кёнигсберге в оставшиеся три дня недели – 12 часов.
Дорога была утомительна! Одиннадцать часов по железной дороге, большей