В рассказах, помещенных в книгу, и в повести «Интеграция» автор берет на себя ответственность говорить именно об этом и стремится показать, как человек оказывается границей и местом противостояния таких сил. Делает он это обстоятельно и со знанием дела, как поживший и продумавший содержание своей жизни человек. И речь идет не о happyend-е и не о том, что всегда побеждает доброе, светлое и честное начало.
Автору удается показать падение и погружение людей на самое дно, а точнее – раскрыть бездонность распада, связанного с тем, что темное начало, так же как и начало светлое, может захватывать и вбирать в себя всего человека.
Однако встает вопрос о том, на что может надеяться человек, погружаясь в бездонное, и может ли он при этом вообще на что-то надеяться. Вопросом остается и то, что остается человеку.
Андрей Лазарев показывает, как непросто происходит очеловечивание и внутреннее выпрямление человека, так же как показывает и то, что в процессе возврата к жизни, а точнее – к себе самому надеяться фактически не на что. Единственное, что остается, так это научиться самому выбираться из созданного тобой же положения и преодолевать себя. И здесь важнейшими координатами обратного пути становятся одиночество, поступок и светлые воспоминания человека о детстве и отрочестве.
Одиночество понимается как непременный и неотъемлемый момент обращения человека к себе и в свою сторону, в сравнении с которым все остальное раскрывает себя как фикция и иллюзия. Поступок становится моментом концентрации и переломной точкой совершающегося поворота. Воспоминания о наполненных светом детстве и юности связываются с осознанием, что они-то и были временем рая. Андрей Лазарев еще раз показывает, что рай всегда осознается нами в своей утрате: будучи в раю, мы не знаем об этом и, более того, стремимся вырасти и поскорей его покинуть. А когда понимаем это, осознавая и опознавая такие места и времена, дававшие нам силу и радость, в своих воспоминаниях как рай, то понимаем, что их мы уже утеряли.
Хочется пожелать читателю проникнуть в авторский замысел, который, возможно, позволит понять в себе что-то важное и значимое. Хочется также пожелать автору новых идей и их воплощений в других текстах.
дай мне, Господи, сил на столетия. дай мне смелости в один шаг преступить ту черту, где в ответе я. где я жил – черт те знамо как. рви гармоника запропащая, раздувайся мехами влет. чтоб судьбина – кобыла лядащая снулой рыбою нас в перемет не сложила, не продуванила — целины непочатый край. не законами, но по правилам отмостить бы дорогу в рай. а когда вдруг убудет, но вспомнится то святое, что нес в груди — сквозь распутицу да бессонницу пуще прежнего сбереги.
Интеграция 1
Повесть
Глава 1
Остров
Колеса трамвая выдавливали грязно-ржавую жижу из колеи рельс. Меланхоличные трамвайные звонки, казалось, с натугом разрывали свинцовую хмурь упавшей серой пелены, пробиваясь отголосками через вязкий и плотный туман.
Егор щелчком отстрелил смятый окурок в направлении урны. Не попал. Отскочив от стенки, хабарик срикошетил прямиком на лоснящуюся блеском брючину. Идущего скорым шагом крупного мужчины.
Не дожидаясь очевидного, Егор припустил через мостовую, осклизаясь на трамвайных путях стоптанными башмаками, обогнул пару черных джипов, окончательно разъехался ногами по брусчатке и крепко приложился головой об колодезный люк. С искрами из глаз. Как в сказке.
Вздрогнув, Егорча очнулся из кошмара в явь. Над головой привычно нависал дощатый потолок с набитыми мхом пазами. Доска пятидесятка, уложена плотно. Поверх мха для пущего тепла слой мелкого песка сантиметров в двадцать.
Однако заметно повыветрило за ночь. Избушка старая, просела со временем. Вон и дверь уже шоркает об косяк, напоминает о себе.
Пора, пожалуй, и подтопить. Под утро самое то. Для сугреву.
В печи была хитрость. Специально сотворенная. Обычная плита с отсеком для готовки и духовкой. Духовка за давностью лет выгорела и служила добавочным коленом под тягу. Хитрость заключалась в том, что перед тем как запалить поленья в основной топке, следовало, приподняв кольца над духовкой, просунуть сверток бересты прямиком под трубу.
Только в том разе пламя, загудев, уходило из топки через духовку в самый низ печи, вырываясь искрами после в высоко выпущенную трубу над крышей.
Егорча привычно подпалил берестяной сверток, скоро подсунул его под трубу и тут же запалил лучиной расщепленный смоляк в топке. Уже через пять минут изба освещалась