Перед ним навстречу вечеру шествовали влюбленные парочки.
Отпечаток пьянящего дня, лежавший на всех лицах, скрашивал морщины и неровности кожи – следы нужды, трудов и прожитых лет. Прошлые страдания теперь казались призрачными, как мираж. Приятный вечер прикрыл своими ласковыми руками резкие грани повседневности и провалы в прошлое и как бы говорил тихим голосом: «Погляди на эту весну кругом! Погляди на весну рядом с тобой!» А майский ветерок словно нашептывал на ухо: «Ни о чем не думай, не ломай себе голову, мир так прекрасен, так прекрасен…» И влюбленные крепче прижимались друг к другу и старались встретиться взглядами.
Несказанное любовное томление принес с собой ветер, напоенный ароматами далеких голубых гор и сиреневых садов окрест.
Фриц Шрамм задумчиво следил глазами за полетом ласточек, радостно кружившихся в синеве неба.
– Лу, – произнес он вдруг и тяжело вздохнул. Мысленно Фриц был весь в прошлом и шагал теперь машинально, не замечая весны. Пройдя вдоль улицы, обрамленной каштанами, он очутился возле дома, отделенного от проезжей части небольшим садом.
Сумерки уже сгустились. На дорожки опустилась сиреневая дымка. Фриц остановился и прислушался. Откуда-то доносилась музыка.
Теперь он уже смог различить нежный женский голос, исполнявший знакомую мелодию под аккомпанемент серебристых звуков рояля. Вечерний ветерок разносил песню по саду. Теперь Фриц смог уже разобрать и слова.
Сердце его перестало биться.
Песня из прошлого зазвучала в ушах, картины былого встали перед глазами, и горячо любимый, давно умолкший голос вновь запел.
Вне себя от волнения Фриц подошел поближе.
Это была та самая песня, которую так часто пела ему Она – Она, Исчезнувшая, Далекая, Ушедшая из жизни Лу…
Вечерний воздух полнился звуками, порожденными любовной тоской:
Слышу до сих пор, слышу до сих пор
Песню юности моей —
Сколько рек и гор, сколько рек и гор
Развели нас с ней![1]
Растревоженный и взволнованный до глубины души, Фриц пересек сад и поднялся по ступенькам. Подойдя к двери музыкальной комнаты, он увидел зрелище столь прелестное, что встал в проеме как вкопанный.
Комната казалась темно-синей из-за сгустившихся сумерек. На рояле горели две толстые свечи. В их свете ослепительно сверкали белые клавиши, распространяя нежные золотистые отблески по всей комнате и обрамляя сказочным сиянием белокурые волосы и нежный профиль молоденькой девушки, сидевшей за роялем. Руки ее небрежно покоились на клавишах. Изящно очерченный рот выдавал легкую грусть, а в синих глазах таилась глубокая печаль.
Фриц тихонько проследовал по террасе дальше. Из какой-то двери навстречу ему вышла хозяйка дома.
– Наконец-то, господин Шрамм, – сказала она сердечно, приглушенным голосом, – а мы уж и не надеялись, что вы к нам заглянете.
– Корите меня, сударыня, – ответил Фриц, склоняясь к ее руке, – это все вечер, этот восхитительный вечер всему виной. Но…
Он указал глазами на дверь в музыкальную комнату.
– Да, у нас новая гостья. Моя племянница возвратилась из пансиона. Однако пойдемте же, госпожа советница Фридхайм уже вне себя от нетерпения. Да вот и она сама.
– Ах, ну конечно же. – Фриц обменялся понимающей улыбкой с хозяйкой дома.
Дверь распахнулась, и весьма полнотелая дама, шумя юбками, устремилась к Фрицу.
– Все же он явился, наш маэстро? – воскликнула она и сжала обе его руки. – Ваши друзья безответственные люди, воистину безответственные. – Она ласково разглядывала его в лорнет. – Просто бросили нас на произвол судьбы. Ведь мы все жаждем услышать из ваших уст обещанный рассказ о благословенной стране Италии.
– Вы правы, сударыня, – улыбнулся Фриц, – но по дороге сюда я немного задержался, чтобы сделать несколько интересных набросков. Я их тоже принес показать вам.
– Вы их принесли? О, как это мило! Дайте же их мне, ах, как интересно!
С этими словами госпожа Фридхайм устремилась вперед, неся рисунки, в то время как Фриц и хозяйка дома следовали за ней, немного отстав.
– По-прежнему полна энтузиазма, – заметил Фриц. – Будь то импрессионизм или экспрессионизм, будь то музыка, литература или живопись – безразлично: она восхищается