Страшно подумать, что еще совсем недавно Макеева стояла в нескольких метрах от меня и рассказывала про своего мужчину, который и научил ее рисовать. Он был женат, а это запрещало говорить на некоторые темы, но человек – как сосуд, и когда он начинает переполняться, он ищет чашу, куда вылить мысли и эмоции. Это были картины.
В ее методике преподавания не было никакой академии – только краски. Интуитивно подобранные. Мы рисовали на полу, без мольбертов, фартуков и белых рубашек – все так, как оно есть… Холсты, купленные в «Детском мире» на четвертом этаже, тратились безбожно, на них ложками лилась краска из литровых жестяных банок, баллонами диффундировалась, а потом покрывалась парой мазков – тех, что от сердца. Вот такой бутафорией мы занимались каждое воскресенье каждой недели. Раньше.
Макеева, почему-то мне проще называть ее по фамилии, была высокой, и из-за этого ее чаще называли не стройной, а худощавой. Она всегда забирала темные волосы в тугой хвост, тело кутала в водолазки неброских пастельных цветов, а на ногах никогда не носила каблуков… Вот в общем-то все, что я могу о ней вспомнить. Да и она никем мне не была… ничего не рассказывала о своей жизни и о мужчинах, которые, что скрывать, нас формируют…
На поминках я зашла в комнату, где она умерла. Линда общалась со старым, но в меру обаятельным мужчиной на тему медиумов и кошек, и уплетала «Цезарь» вместо кутьи. Этот же салат был у меня в голове: все порублено, разорвано и посыпано вопросами «зачем» и «почему», а сам факт сухарями теребил что-то похожее на нервы. А я тоже умру?
Вдруг в комнату зашел тот самый странный мужчина, который вез меня на злополучную посиделку с Настей и Кариной, достаточно высокий, с вытянутым лицом, сужающимся книзу, и странными, глубоко посаженными зелеными глазами, странно для похорон одет – синие джинсы и красная майка с длинным рукавом.
– Смертью пахнет, – изрек он чем-то монохромным, похожим на голос.
– И краской, – констатировала и я этот странный факт.
– А вы здесь по какому поводу? – спросил почти стальным и не по-человечески холодным голосом.
– По причине смерти.
– Нет, вы просто зря себя истязаете. Думаете, я не вижу?
– Что?
– Что, что. Да вам же нравится страдать в поисках ответов на вопросы, хотя вы прекрасно знаете, что их нет.
– …
– …
– Краской пахнет, – нашла я странный предлог выйти из этого разговора и направилась к двери.
– И смертью. А жаль, что у нас не было секса… – добавил он, когда я прошла мимо, чуть задев плечом его локоть.
На самом деле пахло Armani.
Если бы мы встретились не на похоронах, был бы прекрасный секс. Я в этом уверена.
Романович должен закурить
Прошло несколько дней… И опять минуты стали часами, дни неделями, жизнь вернулась в привычное, немного занудное русло…
На работе