Перспективы развития терпимости дают широкий простор для дискуссии. С одной стороны, каждое государство и общество имеют инстинкт самосохранения, подавить который весьма непросто. Разного рода девиации могут свободно существовать лишь при определенных условиях, которые складываются далеко не всегда. Тот же пацифизм хорошо исповедовать в пределах стабильного государства с крепкой обороной, а вот во время гражданских войн даже самые идейные толстовцы вынуждены согласиться, что простой обрез гораздо эффективней всех проповедей о непротивлении злу насилием.
С другой стороны, ревнители толерантности, особенно в отношении сексуальных меньшинств, нетрадиционных религий и депривилегированных слоев общества, представляют собой хорошо организованную силу, умеющую добиваться поставленных целей. С учетом того, что противодействие им оказывается стихийно и ни о каких, к примеру, «антиголубых» лобби никто никогда не слышал, инициатива всегда находится на стороне поборников толерантности. И периодически выливается в малые и большие победы, которые после законодательного закрепления становятся практически необратимыми.
Может ли бессмысленная и беспощадная толерантность уничтожить конкретную страну? В теории – может. Та же ювенальная юстиция в своих «продвинутых» формах способна превратить воспитание ребенка в тяжелое испытание с непредсказуемым исходом и полностью разрушить институт традиционной семьи. На практике же вымирающее коренное население будет быстро замещено совсем нетолерантными мигрантами, которые демократическим путем придут к власти и немедленно отменят всю демократию с толерантностью. Страна в этом случае уцелеет, но станет уже совсем другой.
Как бы то ни было, есть о чем поговорить и ученым, и фантастам, которые нередко оказываются прозорливей маститых футурологов.
Радужное будущее
Анна Китаева
Окончательный диагноз
В пятницу я приперся домой с работы в девять вечера, голодный и злой. Ну, почему злой, это понятно. Начальник созвал нас на совещание за полчаса до конца рабочего дня, а затянулось оно на два с лишним часа. А почему голодный… Так по той же причине и голодный! Вообще-то наш маразматик со стажем так поступает три дня из пяти, Генка об этом прекрасно знает и ждет меня с горячим ужином.
Генка – это мой бойфренд, мы уже скоро год вместе. Кстати, надо не пропустить дату, купить ему что-нибудь подходящее – ну, серьгу там со стразиками или абонемент в салон красоты… Хотя нет, абонемент я ему вроде бы недавно дарил – в феврале, на день влюбленных. Или не дарил? Паршивая штука избирательная амнезия, надо бы ее скорректировать, только что мне достанется взамен?
Лифт со скрежетом раздвинул двери. Нашаривая ключ, я привычно потянул носом, пытаясь еще на лестничной площадке распознать, что у нас на ужин. Облом. Воняло горелой изоляцией, да еще как воняло! Стараясь больше не вдыхать, я торопливо отпер дверь, толкнул ее… и вот это номер! Дверь была закрыта изнутри на цепочку, и я как дурак ткнулся в нее лбом.
Я сразу понял, что дело плохо. Но не сразу понял, насколько.
– Генка! – крикнул я. – Ты чего чудишь? Открывай, это я! Быстрее открывай давай, фиг ли ты вообще закрылся? Эй, эге-гей, ау, ты где?
Мой бойфренд не спешил на зов, и мне пришлось дышать чем дают, то есть горелой вонью. Между прочим, ничем съедобным изнутри квартиры в дверную щель не пахло. Не ждал он меня, что ли? А может… Меня обожгло безумной догадкой: а если у него там любовник?!
Я взревел раненым слоном. Ну, или буйволом, не знаю. Во мне проснулась ревность – само собой, патологическая – и вытеснила все остальные чувства с рассудком заодно. Я попытался сорвать цепочку или выломать дверь, расшиб плечо и стал бешено оглядываться в поисках орудий взлома. Тут подлец Генка соизволил прибыть к двери. Он был в костюме, при галстуке и мрачно-решителен. Кажется, адюльтера в квартире не совершалось.
– Впусти! – тяжело дыша, потребовал я.
– Сначала пообещай, – мрачно сказал Генка. – А лучше поклянись.
– Чего-о? – возмутился я.
– Обещай, что меня не побьешь, – гнул свою линию Генка. – Тогда впущу.
– Да что случилось?!
Вообще-то я уже понял, что случилось. Но не хотел верить.
– А хотя ладно, бей, – безнадежно