Доктор длинными чуткими пальцами изобразил пару сложных завитушек у моего лица, а затем тактично притушил сияние ослепительной улыбки.
– Но должен вас предупредить, что природную асимметрию вашего лица я, разумеется, не исправлю.
– Природную асимметрию? – встревоженно повторила я, покосившись на тонированную дверцу аптечного шкафчика.
В золотисто-коричневом стекле отразилась немного испуганная, но вполне симпатичная физиономия без ярко выраженных дефектов, если не считать таковыми глубокие и темные круги под глазами. Но как раз их Виктор Васильевич обещал бесследно разогнать магическими пассами со скальпелем.
– Конечно!
Доктор снова ласково улыбнулся.
– Она есть у всех. Вот у вас, например, один глаз чуть крупнее другого, он более выпуклый, его внешний уголок расположен немного выше, да и правая бровь заметно приподнята, тогда как левая скула…
– Достаточно!
Я поспешила остановить инвентаризацию непоправимых дефектов моего лица прежде, чем неосторожные слова излишне зоркого и честного доктора приведут меня к пораженческой мысли, что в данном случае имеет смысл использовать уже не скальпель, а гильотину.
– Бог с ней, с моей природной асимметрией…
«Ах, так, значит, у тебя есть природная асимметрия?! – заинтересованным эхом повторил мой внутренний голос. – Ну, теперь хотя бы понятно, почему тебе всегда так трудно подобрать новые туфли: если левая впору, то правая обязательно жмет! Все, впредь никаких претензий к производителям обуви, это не у них локтевые суставы совмещены с тазобедренными, это все твоя собственная природная асимметрия!»
Я намертво задавила желание учинить запоздалые разборки и выяснить, к кому же я все-таки могу быть в претензии по поводу своей асимметрии. В воображении, однако, промелькнул пугающий образ дородной акушерки, с размаху прикладывающей новорожденное дитятко к тугой материнской груди.
Повзрослевшее дитятко в моем лице сурово насупилось и твердо сказало:
– Все. Хватит. Я уже готова!
– Насколько готовы? – Виктор Васильевич испытующе прищурился.
– На все сто! – заверила я и придвинула к нему полностью оплаченный счет из кассы клиники.
Я уже настроилась на превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя.
– Тогда порисуем?
Доктор с готовностью выдернул из нагрудного кармана халата синий маркер. Я закрыла глаза и подставила физиономию.
Перед пластической операцией пациентов всегда разрисовывают, как индейцев, вступающих на тропу войны. Хирурги утверждают, что подобие татуировки необходимо им в качестве трафарета, однако я подозреваю, что это не вся правда. По-моему, операционной бригаде так намного веселее работать!
Я и сама не удержалась от нервного смешка, увидев свое лицо после того, как Виктор Васильевич вдохновенно расписал его маркером.
Художество знаменитого доктора по стилю соответствовало бессмертному детскому шедевру «Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая», но по сложности превосходило его в разы. Это в самом скором будущем однозначно обещало моей рожице кривизну головокружительных «Американских горок».
Я уже имела некоторое представление о том, какой эффектной будет моя внешность непосредственно после операции.
В двухместном номере стационара, куда меня поселили сегодня утром, моей соседкой оказалась еще одна пациентка Виктора Васильевича. Это была пятидесятилетняя дама по имени не то Аделина, не то Аделаида – я не запомнила полную версию.
Аде блефаропластику сделали накануне нашей встречи – вчера. Не знаю, как она выглядела до того, наверное, вполне по-человечески и даже по-европейски: белокожая, с золотыми локонами. Теперь же Ада поразительно походила на противоестественный гибрид типичного представителя монголоидной расы с бамбуковым медведем-пандой. Лицо у нее было желтое, площадь его заметно расширилась, а в тех местах, где у людей бывают глаза, у моей соседки имелись заплывшие щелочки, окруженные большими багрово-черными синяками.
Естественно, жизнеспособность у гибридной монголоидной панды была так себе: об остроте ума и зрения после блефаропластики не приходилось ни говорить, ни думать.
Едва войдя в нашу общую палату и увидев лицо соседки, я не сдержалась и воскликнула:
– Ой, мамочка!
На что почти слепая и еще одурманенная остаточным наркозом Ада с материнской нежностью отозвалась:
– Котенок, детка, доброе утро!
Пришлось объяснять бедной женщине, что я не котенок, не ее детка, и что нынешнее утро добрым называется сугубо для проформы, так как мне тоже вот-вот предстоит принять пассивное участие в курсах пластической кройки и шитья маэстро Синельникова.
После этого Ада всякую материнскую нежность утратила и в пугающих подробностях пересказала свои ощущения до операции и после нее. Саму двухчасовую процедуру она крепко проспала, за что