Но мы, москвичи, продолжаем упорно цепляться за «Пушку». Каждый из нас по-своему объясняет причину столь крепкой и неизменной любви, передающейся, как гены, по наследству. Одни считают Пушкинскую площадь самым «московским» уголком столицы, учитывая, что Пушкин был подлинным москвичом – и по рождению, и по своей огромной любви к родному городу (впрочем, не всегда огромной). Другие говорят, что если Красная площадь – сердце Москвы, то Пушкинская – нечто вроде мозгового центра или солнечного сплетения, источник импульсов и фантазий. Третьи считают, что это признак нашего города, без которого и Москва – не Москва. Четвертые…
«Площадь – незастроенное большое и ровное пространство (в городе, селе), от которого обычно расходятся в разные стороны улицы».
(С.И. Ожегов, «Толковый словарь русского языка»)
Кинотеатр «Центральный» на Пушкинской площади
Спасти Пушкинскую площадь – это не только животрепещущее воззвание, но и своеобразная характеристика всего, что происходило с площадью на протяжении последнего столетия. Как фигуры с шахматной доски, исчезали с площади ее непременные приметы, зато нарождались другие – дом «Известий», кинотеатр «Россия», а в 1950 г. перевезли сюда памятник Пушкину.
Снос кинотеатра «Центральный», 1960-е годы
История площади весьма древняя. Если всех исторических персонажей, когда-либо бывавших здесь, собрать вместе, то пространства нынешней площади не хватит. В деревянный храм, давным-давно стоявший на месте дома № 17 по Тверской улице, приходил великий князь Дмитрий Донской. Последний представитель династии Рюриковичей, царь Федор Иоаннович в конце XVI в. повелел начать строительство стены Белого города именно с этого места, где и была поставлена первая крепостная башня – Тверская. А уже в следующем столетии первый царь из рода Романовых Михаил Федорович встречал здесь чудотворную икону Страстной Божьей Матери, а позднее сын его, Алексей Михайлович основал тут Страстной монастырь, который затем неоднократно удостаивал своим присутствием.
Сын царя Алексея Михайловича, Петр Алексеевич, прозванный Великим, в ознаменование побед русского оружия приказал поставить на площади Триумфальные ворота. Войска вступали в Москву в парадном строю и проходили под аркой с царем-полковником Преображенского полка во главе. А затем арки стали ставить в честь коронации каждого нового российского монарха, приезжавшего из Санкт-Петербурга на торжественную церемонию в Москву по Тверской улице через Страстную площадь.
Так уж повелось, что многое, что начиналось в Москве, впервые появлялось именно на этой площади – первый трамвай, первое такси, первые фонари…
Пушкинская площадь – не просто перекресток древних улиц и старинных бульваров, от которых мало что осталось. Это, если хотите, система координат, в пределах влияния которой возникали центры общественной и культурной жизни Москвы. На рубеже XIX–XX веков здесь сложилась необычная геометрическая фигура (не квадрат, не треугольник): «дом Фамусова» – Страстной монастырь – храм Димитрия Солунского – памятник Пушкину (не забудем, что тогда еще памятник Пушкину стоял на бульваре).
Пушкинская площадь, 1930-е годы: колокольню Страстного монастыря приспособили под рекламный щит Всесоюзной лотереи «Автодор». Памятник Пушкину пока на старом месте…
И вот что интересно: сменялись эпохи – преображалось и окружение площади. Храм Димитрия Солунского перестроили еще при Екатерине Великой, желая подчинить старое городское пространство бывшей столицы каким-то незнакомым доселе бульварам. Заимствовали бульвары из неведомого французского, а оно, это французское, столь почитаемое в московских салонах, через щепотку лет само в Москву явилось, с залпами Бородинского сражения пришло на Страстную площадь, чтобы запалить монастырь.
Будущий писатель Стендаль, приехавший в Москву с французским обозом в 1812 г. все удивлялся – для чего русские жгут свои роскошные дворцы? Впрочем, французские вывески вновь вернулись в Москву вскоре после Отечественной войны. Ну не могли московские франтихи обойтись без французских пуговиц и шляпок!
Праздничное оформление Пушкинской площади к 1 мая. Вторая половина 1940-х годов.
А Страстной монастырь не сгорел, несмотря ни на каких Растопчиных, ни даже на усилия французских мародеров. В 1849 г. сломали старую монастырскую колокольню в угоду архитектурной моде. Правда, новая колокольня вышла какая-то не наша, не московская. Московская, шатровая – она рядом стояла, при храме Димитрия Солунского.
И кажется, что выстоял монастырь двести пятьдесят с лишком лет только для того, чтобы Есенин с бандой имажинистов в 1919 г. измалевали его разными нехорошими словами. Зато, как он писал про коллегу Маяковского – штабс-маляр (стихотворение «На Кавказе»), а и сам оказался маляром.
Малевал Есенин – будто мстил старинной обители за то, что когда-то не