Разумеется, свершившийся тулалу хранили в большой тайне. Тансылу жила в дальней летовке. В августе 1775 года она родила мальчика. Вскоре старейшины придумали легенду: якобы люльку с младенцем, висящую на разлапистой ветке дерева, Тансылу нашла случайно и принесла в аул… В знак того, что ребёнок послан Аллахом, малыша нарекли именем Аллабирды. Желая подчеркнуть, что дитя – большой дар племени от Создателя – его записали на фамилию Надиров.
Прошли годы. Аллабирды превратился в статного, храброго и умного джигита, женился. В военных походах он дослужился до звания есаула. Семеро его сыновей от двух жён тоже стали казачьими офицерами. Самое главное – он продолжил род Салават-батыра. Сыновья, внуки и правнуки Аллабирды также не запятнали светлое имя батыра – участвуя во всех выпавших на их поколение войнах и возвращаясь с орденами-медалями в форме крестов.
За отваги, проявленные в Великой Отечественной войне, трижды удостоился ордена Славы Аллабирдин Минлибай.
Салават Байгазин – потомок Салават-батыра по материнской линии. И ему пришлось повоевать. Он вернулся из Афганистана после тяжёлого ранения с орденом Красной Звезды на груди.
Однако Байгазину пока ещё неведомо, что он из рода Салавата Юлаева…
Потомки Аллабирды передавали из поколения в поколение знание о принадлежности их рода к избранному джигиту как свято оберегаемую тайну. Но случилось непредвиденное: один из достойных представителей рода, обязанный сообщить сокровенное знание следующему, внезапно скончался, оставив аманат неисполненным…
Увы, Салават Байгазин не успел пока полностью созреть как художник… А ведь в годы учёбы на факультете художественной графики университета, куда он поступил вскоре после Афгана, преподаватели возлагали на него серьёзные надежды, предрекали судьбу большого художника… И в самом деле, Салават отлично начал творческий путь: много писал, организовал несколько персональных выставок, был принят в Союз художников. Но на его пути становления в качестве истинного художника возникла неожиданная преграда: верхом на огромном золотом быке, пышущем из ноздрей клубами алого огня и поднимающем из-под копыт тучи жёлтой, удушливой пыли, в страну ураганом ворвался его величество дикий капитализм и с громоподобным грохотом перевернул вверх дном устоявшийся уклад жизни.
Вот тогда Богайзин и надел хомут предпринимателя – забросив мольберт и краски, ринулся вслед за стремглав пронёсшимся золотым тельцом.
Глава первая
Богатство – понятие относительное. У каждого народа собственное мерило в отношении мамоны. Если же взвешивать нашим безменом[2], Салават Байгазин входит в число людей богатых, на худой конец, состоятельных: имеет элитную квартиру, дачу, два небольших магазина и японскую машину. Как бы то ни было, имущество Салавата с каждым годом увеличивается. Он достаточно вписался в коммерческую стезю, на которую ступил несколько лет назад.
Немало перед предпринимателем препятствий, хватает и заманчивых ловушек. Пожалуй, самые опасные из них – женщины и спиртное. Как правило, эти две беды ходят рука об руку. Ведь кроме умения зашибать деньгу, нужно еще уметь ими правильно распорядиться…
Манящий звон монет в кармане бизнесмена непостижимым образом тотчас становится слышен представительницам прекрасного пола… И на дельца начинается охота: соблазнительницы строят глазки, напропалую кокетничают. Редко кто может отказаться от красотки, падающей прямо в объятия…
Вот и Салават не смог увернуться от таких обольстительниц, слишком увлекся ими. Вначале, потеряв голову от прелестниц, перелетал с одного цветка на другой, словно ошалевший шмель. А потом встретил такую красавицу! И просто растаял в ее жарких объятиях.
Зульфия моложе на двадцать лет. А Салавату – тридцать девять. Верно говорят, для полноты ума всего одной извилины в мозгу не хватает…
Байгазин как бы в шутку пригласил её на свидание, а она возьми да согласись! И вправду хороша Зульфия: изогнутые брови, будто крылья чёрной лебеди, взлетающей с тёмного омута её больших глаз. Длинные ресницы, точёный нос, пухлые сочные губы и большая грудь, вздымающаяся при каждом вдохе. Тридцатидевятилетняя головушка Салавата окончательно вскружилась… Да и как ей не вскружиться от столь страстной кипчакской девушки. Понеслась романтика, восхождения рука об руку на вершину Девичьей горы, Торатау и Юрактау… После почти ежедневных встреч с Зульфией он уподобился опьяневшему от любовного напитка Меджнуну[3] становился всё безрассуднее, пока вконец не потерял голову.
Всё же порой он вспоминает жену – и сердце внезапно холодеет. Чувство огромной вины перед ней гложет душу Салавата как ненасытная рысь. Шила в мешке не утаишь— если вдруг всё