– Помнишь, как я тебе руку сломал?
Гарольд (именно в этот момент его имя всплыло поплавком в океане моей замутненной памяти) уронил то, что держал, и, не шевелясь, уставился на меня своими добрыми глазищами. Еще трое, находящиеся тут же, перестали возиться со своими инструментами и замерли. Даже показалось, что перестали дышать. Их я тоже знал, но в моем мозгу что-то щелкало и трещало, и как-то совсем не хотелось напрягаться по поводу их имен. В голову пришла следующая мысль: что это мы тут делаем? Я глянул на единственную лестницу из металла, почти полностью изъеденного ржавчиной. Она наклонно уходила куда-то вверх по торцевой стене освещенной части подвала. Пришлось удивиться:
– Здесь что, всего один выход?
У Гарри в глазах почему-то заблестели слезы, и трясущимися губами он промямлил:
– А ч-что, надо б-больше?
Возмущенный подобной глупостью, я покрутил пальцем возле виска.
– Ты чего, совсем мозгами поехал? – Потом мне стало весело. – Видно, мало над тобой издевался наш капрал, обучающий маскировке, пиная тебя по заднице во всех местах, где бы ты ни прятался!
Вместо того чтобы сделать обиженный вид, как было почти всегда раньше (раньше?!), гигант радостно заулыбался и смешно закивал головой:
– Да, да, конечно! Да! Да, да, да!
Я хмыкнул и похлопал его по плечу:
– Вижу, голубчик, что прожитые годы явно не прибавляют тебе ума!
– Конечно! – сразу же согласился Гарольд и, тяжко вздохнув, добавил: – Особенно последние полтора… – Потом, снова оживившись, схватил меня за руки: – Ты вспомнил, как тебя зовут? – В его словах было столько радости и надежды, что мне стало не по себе.
Как это так?! Я, Тантоитан Парадорский, лучший выпускник восьмого, секретного корпуса, главный координатор по спецзаданиям, герой Хаитанских событий. Обо мне ходят легенды, и меня (хочется в это верить!) любит сама принцесса! И не помню своего имени?!
Величественно усмехнувшись и зная, что Гарри прощает мне все, хамовато спросил:
– Ты на что намекаешь, толстая твоя харя?
Бывало, раньше, когда особенно хотел его поддеть, я называл Гарольда или куском сала, или огромным, толстым ломтем мяса. В ответ он долго напрягал мышцы и показывал мускулы, пытаясь доказать свою накачанность. Я при этом хихикал и щипал его за кожу, демонстрируя якобы свисающие жирные складки. За подобные шутки Гарри мог оглушить кого угодно, и никто не осмеливался совершать с ним нечто подобное. Были, правда, и идиоты. Как-то трое амбалов из шестого корпуса решили тоже над ним посмеяться, ошибочно рассчитывая на свою силенку и бойцовские знания. В результате все трое на пару месяцев перешли в категорию инвалидов разной степени.
Естественно, если бы я расслабился, а Гарольд этим бы воспользовался, мне тоже могло не поздоровиться. Но я ведь никогда не расслабляюсь. Да и Гарри, после того как я несколько раз спас ему жизнь, вытащив почти из безвыходных ситуаций, давно относится ко мне как к родному брату. И это как минимум.
Сейчас же он обрадовался оскорблениям от моего имени, даже счастливо заулыбался. Что вообще-то было очень странно.
– Да я ни на что не намекаю. Только и того, что полтора года назад ты потерял свою память и превратился в полного идиота. И все это время пускал слюни, дико смеялся, а поначалу, – Гарри сокрушенно помотал головой, – даже под себя мочился. А нам приходилось с тобой нянчиться, кормить, спасать невесть знает от кого и чего. И в то же время пытаться вылечить тебя неизвестно от какой болезни. Ты нас не узнавал, и все это время приходилось водить тебя за ручку. Хуже малолетнего ребенка! Короче, полный дебил.
Снисходительно улыбаясь в начале его рассказа, к концу я почувствовал, как мое лицо перекашивается от ужаса. Я сразу поверил каждому его слову. И прежде чем спросить, мне пришлось хорошенько прокашляться от горчащей сухости:
– Какой сейчас день и год?
– Двадцать третье июня три тысячи шестьсот первого года.
– Но я ведь отчетливо помню, – в отчаянии вскрикнул я, – что вчера было тридцатое декабря три тысячи пятьсот девяносто девятого года! Я стоял на балконе в северной части дворца и ждал принцессу. Мы с ней хотели обговорить встречу Нового года. Я даже услышал ее шаги сзади (ты ведь знаешь, как она любит подкрадываться ко мне, надеясь застать врасплох?) и решил сделать ей приятное – не стал оборачиваться. Пусть думает, что это удалось.
После моих слов Гарри с бешеной злостью саданул по железному столику, стоящему рядом. Пострадали оба: столик прогнулся и загудел (вероятно, от возмущения), а мой друг завыл по-волчьи (может, от боли, так как сомневаюсь, что он стал садомазохистом).
– Ублюдочная стерва! – прошипел он вполголоса.
Я даже опешил:
– Ты это про кого?!
– Да про твою «милую» принцессу! – Но, видя, что глаза мои опасно заблестели, отступил на два шага назад и, потирая ушибленную руку, стал быстро тараторить: – Ну сам посуди: она последняя, кто тебя видел перед твоим беспамятством,