На такой жаре капли воды, попадая на листья, срабатывали словно увеличительные стекла, выжигая все живое. Рисковать урожаем Ирина не могла, кто его знает, как дальше сложится. Вполне возможно, что от урожая будет зависеть жизнь. Ее и Ванечки. Поэтому, как бы умоляюще ни стонала сейчас земля, за полив она возьмется после шести часов вечера, не раньше.
Тридцатидвухградусная жара была для начала июня делом в их широтах немыслимым. Плюс пятнадцать с принимающимся то и дело моросить дождем казались привычными. Даже снег, регулярно выпадающий на цветущую клубнику, после чего приходилось гадать, выживет она или нет, удастся хоть немного полакомиться сладкими красными ягодами или только и останется, что обрезать почерневшие от мороза листья, удивлял меньше, чем в прямом смысле слова свалившееся в этом году на голову лето.
Лету Ирина была рада, потому что, во-первых, любила его, а во-вторых, выживать в деревенской глуши под дождем и без солнца было бы еще тяжелее. И грустнее тоже.
В детстве лето означало каникулы, возможность не ходить в школу, не делать уроки, уехать к бабушке в деревню, просыпаться на заре оттого, что на дворе тугая струя молока ударяла в ведро, блаженно закрывать глаза, понимая, что сейчас всего лишь пять часов утра, бабушка уже встала и доит корову, а потом затеется месить тесто на пироги.
Лето пахло сладким сеном, из которого маленькая Ира любила вытаскивать то васильки, то клевер, липким клубничным соком, стекающим по подбородку, смородиновыми листиками, которые вечером, после бани, обязательно заваривались в чай, березовыми вениками, которые ходили заготавливать в жестко оговоренные сроки и которые потом висели в сенях, внося свой личный вклад в аромат лета.
Став старше, в деревню Ира ездить перестала. Сначала потому, что в ее жизни появились сессии, летние практики, стройотряды и море. То самое море, о котором она мечтала чуть ли не с пеленок и которое впервые увидела, когда ей исполнилось восемнадцать. Тоже в стройотряде, в котором они собирали черешню.
Потом институт остался позади, вместе с ним закончилась и беззаботность, а начались трудовые будни, в которые на лето отводилось ровно двадцать восемь дней отпуска. Их она тоже проводила на море, поменяв летний душ во дворе крымского домика, где они с подружками снимали комнату, на систему «все включено» в какой-нибудь Турции или Египте.
В деревню не хотелось и не тянуло, потому что от той деревни с запахом дыма над печными трубами, ароматом свежего хлеба и пирогов, парного молока и стогов наметанного сена уже ничего не осталось. Старики умирали, молодежь уезжала, фермы закрывались. Работы не было, а вместе с ней на глазах пропадал и человеческий облик оставшихся жителей.
На окрестные шесть деревень не было теперь ни одной коровы, хотя Ира еще помнила картинку из своего детства, в которой деревенский пастух Колька вел два раза в день по деревенской улице стадо из пятнадцати-двадцати буренок. Теперь на всю округу можно было найти три козы да пару свиней. И с десяток кур, пожалуй.
А потом умерла бабушка.
Свой дом, основательный деревенский пятистенок, с двумя добротными печами, крепким двором, на котором до сих пор хранились запасы сена, и огород в двенадцать соток при нем бабушка завещала сыну, Ириному отцу. Тот на родину ехать не спешил, даже документы по доверенности за него оформила Ирина.
Она в дом, где провела значительную часть детства, тоже не торопилась. Незачем ей это было, да теперь и не к кому. Осиротевший дом стоял пустой, тщательно заколоченный от недоброго взгляда. Впрочем, все ценное из него было украдено в первую же зиму после смерти бабушки.
От детских летних впечатлений остались только воспоминания, хотя любить лето Ирина так и не перестала. Теперь она ждала его с тоской и нежностью, как уехавшего далеко-далеко любимого. Раз в год она встречала его после долгой разлуки со счастливой, немного глупой улыбкой на лице, как у щенка, со всех лап кидающегося на возвратившегося домой хозяина.
С первым летним теплом Ирина, как тот щенок, повизгивала, отчаянно виляя хвостом, привставала на задние лапы, приносила то одну игрушку, то другую, пытаясь подать тапочки, а потом утыкалась в колени мокрым носом и затихала, чувствуя, как быстро-быстро колотится сердце.
Она всматривалась в лето, лежащее рядом, только руку протяни, и можно потрогать, пропустить сквозь пальцы щекочущую мягкость травы, вдохнуть ни с чем не сравнимый запах. Солнца, листвы, счастья.
Она, городской житель, в повседневной круговерти начинала скучать по лету уже в середине июля, понимая, что оно вот-вот закроет за собой дверь, только подмигнет на прощанье. И уедет в далекие края. Туда, где оно живет, вырываясь к ней совсем ненадолго. Это не был краткосрочный курортный роман, нет. Не торопливые свидания украдкой, которые по-прежнему бывали у нее с морем: жаркие, страстные, безумные, когда оба знают, что это не навсегда.
С летом у нее был стабильный надежный брак, в котором супруги живут не на два города и даже не на две страны. На два огромных мира, в которых каждый год случаются короткие встречи и долгие проводы.
Впрочем, в последнее время слово «брак»