1
Я почему-то подумал: «если не высказаться прямо сейчас, они обязательно примут меня за идиота». Чего, разумеется, совсем не хотел.
Однако молчать было приятно. Лица присутствующих хранили вполне официальные выражения, а кто если и делал какой-нибудь вид, то делал его исключительно так, будто мой вчерашний поступок – не более чем невинная детская шалость, сотворенная не со зла.
Ну вот и отлично! Я затащил на тарелку еще один огнисто горящий икрой бутерброд, вспенил бокал шампанским и с тихой, теплой улыбкой повернулся к соседу. Вертлявому, ранее не знакомому пареньку, предположительно – сильно навеселе. «Ну, виват? За “Лукрецию”?!», дружески, вполголоса произнес я и привскинул бокал…
– А мне, зёма, право, по максимально болотные сапоги. Хоть за «Лукрецию», хоть за муть океанскую, по барабану!
Слетевшее с его пьяного языка прозвучало настолько грубо и дерзко, а кроме того, так откровенно не вписывалось в общий, царивший до этого тон, что мне пришлось одолевать некоторое возмущение, чтобы сдержаться.
Я поднял еще на пару сантиметров бокал, как бы демонстрируя, что слов не расслышал.
– Зря, – продолжил, не поддавшись, сосед. – Думаешь, я не в теме, кто ты, а они – такие придурки? И можно спокойно сидеть в этой компании, пить их вино, жрать их еду, обдумывая всякие подлости исподтишка? А хочешь, я скажу, что следил за тобой? Ровно неделю. По их, кстати, просьбе…
Он глянул своим затуманенным взглядом, но я тем не менее понял: каким бы лишенным осмысленности сейчас этот взгляд ни казался, парень не врет и говорит все как есть…
Именно так. Все – как есть.
Я хорошо, отчетливо сознавал: необходимо что-нибудь сделать. Но ничего сделать не смог. Разве изобразил на лице не менее тупую (чем смотревший на меня пристально взгляд), блуждающую улыбку:
– Вы… ошибаетесь, уважаемый. Я отнюдь не хотел, и…
Я запнулся, поскольку не представлял, что говорить дальше. Было, наверно, крайне нелепо – знать, что оба прекрасно осведомлены о предполагаемом развороте событий, однако, не обращая на то никакого внимания, настойчиво все отрицать… А как тогда по-другому?
– Вы, верно, меня с кем-нибудь спутали, – не найдя слов убедительнее, с прежней, адресованной соседу улыбкой пробухтел я. – Так, знаете ли, бывает. Особенно…
– Бывает, – перебил меня тот. – Если двое, противоположного пола, за кустами сойдутся. А путать лучше нитки в клубке… Дурочку свою выключи. Ясно все, зачем усложнять?
Он неожиданно заговорщицки подмигнул; взял из моих рук бокал с недопитым шампанским, со стола – вилку и, с трудом приподнявшись, постучал предметами друг о друга.
– Господа… я хочу тишины.
Нельзя, конечно, сказать, что призыв возымел на собравшихся активное действие. Однако кое-кто сподобился прервать разговор. Да и музыка, струившаяся до этого с эстрады, стихла.
– Хин Меннерс, господа, упорно считал: СОСЕДКА АССОЛЬ ПСИХИЧЕСКИ НЕВМЕНЯЕМА!
Тишина и недоумение в зале стали на порядок плотней.
– Старина Лонгрен ей, кажется, верил… Но его «кажется, вера» больше основывалась на обыкновенной заботе отца. Рыбаки, как и все обыватели, были глупы, ибо с детства погрязли в невежестве, лени и пьянстве. И только истинный капитан Артур Грей, а теперь также и мы, имеем полное право на утверждение…
Здесь, по всей вероятности, выступающим был задуман легкий демонстрационный полупоклон. Который, признаться, не совсем получился: вместо полупоклона оратор сильно качнулся, но сумел удержать равновесие, схватившись отпустившими вилку и бокал руками за краешек стола.
Бокал разбился со звоном.
– …на утверждение. Бокал… тьфу ты, корабль – плывет! – продолжил недавний мой партнер по общению как ни в чем не бывало (лицо говорившего лишь однажды презрительно сузилось, когда он оговорился «бокал»). – Да-да, корабль плывет! Его поражающие своим алым свечением паруса, сотканные, не побоюсь этого слова, нашей кудесницей из самых целомудренных чувств, уже развеваются на грозном ветру, не давая сему кораблю ни шанса на остановку. Viva Лукреция!.. Но, – он сделал жест, заставивший приутихнуть возникшие из дальней части стола рукоплескания, – на корабле, господа, заводятся крысы! Вы не заметили? Я, например, обнаружил одну. Жирную, толстую, отвратительную крысу, тихонько подъедающую оставшиеся после застолья объедки на камбузе. Эй, кок! (Он выщелкнул пальцами в сторону, где, по его, наверно, предположению, должна была находиться кухня). Кок, у тебя на камбузе крыса! Тащи скорей нож. Давай мы вспорем ей брюхо и глянем, какого цвета у нее кишки… Давай! Я лично пущу в разжиревшее тело непоколебимую сталь, не торопясь солью кровь и…
– Молодой человек, не для стола все это! – раздалось в тот самый момент, когда я, понимающий, что за окончанием фразы последует разоблачение – не иначе, был уже готов сорваться с места и, невзирая на мерзкий публичный позор, убежать.
– Все мы сегодня немножко пьяны, – продолжил неизвестный мне голос, – но это вовсе не повод, чтобы портить друг