Дорожное ремонтно-строительное управление, сохранившее своё название ещё с советских времён, медленно умирало. И дело было не в том, что больших дорог в Мельниковском районе не строили уже лет тридцать. На ремонте уже имевшихся вполне можно было бы сносно прожить и даже нарастить некоторый производственный жирок. Но все более-менее выгодные заказы уходили местному филиалу дорожной компании из областного центра, которая была «близка к губернатору». Холодову, не имевшему высокопоставленных покровителей и потому не допущенному к распилу бюджета, оставались только крохи, которых едва хватало, чтобы не разбежались постоянные рабочие и организация не закрылась совсем. Закрыться ему не давали: распил распилом, но иногда нужно было что-то и строить, и ремонтировать. Почти бесплатно.
О том, чтобы купить новую дорожную технику, не было даже речи. ДРСУ, как та Золушка, донашивало старьё за более привилегированными «сёстрами». Паша, главный механик, ужом вертелся, чтобы это старьё хоть как-то работало. Местный склад металлолома, куда попадали ещё кое-где оставшиеся от советских времён ржавые запчасти от машин и станков, стал его вторым местом работы. Когда-то городок Мельниково и немалая часть Мельниковского района были напичканы промышленными предприятиями и – слава советской бесхозяйственности! – это теперь позволяло находить в металлоломе вполне ещё годные детали. Конечно, поработать над восстановлением приходилось, но это же мелочь по сравнению с тем, чтобы купить, скажем, сравнительно новый гидроцилиндр для экскаватора, доживающего уже, наверное, третью свою жизнь в Мельниковском ДРСУ.
– Александр Николаевич, – без стука вошла в кабинет Наталья Ремезова, главный бухгалтер и начальник отдела кадров по совместительству, – тут к нам человек на работу пришёл… не знаю, что делать даже…
Холодов прервал свои размышления и вопросительно посмотрел на опытную и уже начавшую по-бабьи полнеть женщину. Она работала в ДРСУ лет пятнадцать и с кадровыми вопросами обычно справлялась сама.
– Журналист бывший, – пояснила своё затруднение Наталья. – Хочет работать машинистом катка. Мы же объявление давали в газету. В трудовой у него есть такая запись, работал когда-то по четвёртому разряду. Вроде на бухарика не похож…
Холодов задумался. Подсылать к нему нарочно какого-нибудь «казачка» для газетного скандала смысла не было – отнять-то нечего, должность незавидная, способных выживать в нищете руководителей раз-два и обчёлся… Нет, не подстава. И явился ни свет ни заря – хочет работать.
– А ну, позови его.
– Заходите! – крикнула в дверь директорского кабинета Наталья.
Мужику на вид было лет сорок. Одет скромно, но аккуратно. Очки в старой, явно уже ремонтированной оправе.
– Присаживайтесь, – сказал ему Холодов. – Работали в дорожном строительстве?
– После армии. Потом поступил в университет и уехал отсюда. Недавно вот только вернулся.
– А что в местную газету не пошли?
– У них там своих хватает. Да я и не хочу.
Последняя фраза была сказана таким тоном, что Холодов прекрасно понял, почему он не хочет. Холодов и сам бы не пошёл, даже если бы имел склонность к писательству.
– Но у нас зарплата маленькая. А зимой вообще тысяч шесть-семь, не больше. Правда, и выходить на работу зимой каждый день не нужно, – сказал он. И тут же подумал: «Что это я про зиму – он и месяца, может, не протянет, уйдёт».
– Я знаю. Меня устраивает.
«Прижало мужика, – мысленно посочувствовал Холодов. – Таких сейчас хватает…».
– Ну, смотрите сами… Подождите механика, он скажет, что делать.
Паша приехал через полчаса.
– Там это… мужик на работу пришёл, в коридоре сидит. Журналистом работал, а к нам на каток просится. Возьми на испытательный срок, – сказал ему директор. – Пусть пока в мастерской потусуется. Может, и правда приживётся…
На работу я шёл без всякого волнения и надежд, которые обычно человек испытывает, устраиваясь на новое место. Все мои эмоции остались в прошлом. С журналистикой, которая когда-то была для меня любимым делом, в которой я кое-чего существенного достиг, было покончено не потому, что я не смог или устал – напротив, в самом, что называется, расцвете моих творческих сил журналистика умерла. Оставшиеся немногие островки свободы либо влачили жалкое