Стефан ударил ладонью по груде книг и манускриптов, отчего поднялся столб пыли, а одна из свечей погасла.
– Сильный тезис, – признал Мельхиор Ратинус.
Из узкогорлого кувшина, стоящего в неостывшей золе очага, он налил в кружку горячего вина с пряностями, попробовал и, как это делал всегда, добавил сахара, процитировав одну из бесчисленных «Диетик»: «А сахару много есть не повелеваем, но в скорбности…» – и лишь затем закончил начатую ранее фразу:
– Чем же ты собираешься заменить столь решительно отвергаемое тобой знание?
Был вечер четверга. Вот уже много лет кряду еженедельно по четвергам профессор и доктор канонического права Мельхиор Ратинус приходил в гости к своему коллеге и приятелю Стефану Трефулю и проводил вечер, беседуя о тайнах естества и неторопливо прихлёбывая из серебряной кружки пиво, если дело было в жаркую пору, либо, когда на дворе стояла стужа, горячее вино, которое Стефан собственноручно варил в одной из печей своей лаборатории.
Обычно приятели обсуждали проблемы чистой науки и в тому времени, когда в кувшинчике показывалось дно, доходили до парадоксов и неразрешимых противоречий. Последнее очевидно, если учесть разницу привычек и темпераментов. Мельхиор Ратинус был поэт, весьма искусившийся в героическом латинском стихосложении, и всё свободное от наставничества время проводил в тесных книгохранилищах аббатства Сен-Мишель. Стефан Трефуль читал школярам натуральную историю, а среди горожан прославился как алхимик, близко подошедший к открытию тайны. Только двое учеников и друг Ратинус знали, что Стефан ищет среди реторт не золото и серебро, а истину. Поэтому Мельхиор и был удивлён неожиданным выводом Стефана.
– В книгах нет правды, – сказал Трефуль, – что и другие признают. Парацельс пишет: «Ежели мастерство не изучено будет у искусишегося художника, то через чтение книг оно не приобретётся». Однако и в опыте не отыщешь абсолютной истины, ибо руки и глаза имеют свойство ошибаться. Но можно заставить говорить саму природу, она не умеет лгать, надо лишь дать ей уста.
– И как ты это хочешь сделать?
– Вот здесь, – Трефуль поднялся, – в этой самой лаборатории, от ветра, воды и камней я создам иной микрокосм, искусственного человека, вполне совершенного гомункулуса, всезнающего и открытого!
Мельхиор уважительно оглядел смутно освещённые стены, шкафы, набитые приборами, печи, жернова ручной мельницы, остов хищной птицы у потолка. Да, здесь могло произойти всякое, но всё же въедливый профессор усомнился:
– Чтобы синтезировать гомункулуса, нужно владеть камнем, состав которого ты собираешся узнать у самого гомункулуса. Нет ли здесь противоречия?
– Камень ищут одни златолюбцы, – сказал Трефуль, – камень не может быть живым, а мне нужно живое.
– Тогда повторю вопрос: как ты намереваешся этого достичь?
– Я ещё не знаю. Ясно лишь одно – ничего совершенного нельзя сделать иначе, как подражая природе. О дальнейшем – молчи.
Ратинус приложился к напитку и, переводя разговор на другую тему, сказал:
– Стефан, я слышал, будто у твоей племянницы появился воздыхатель.
– Мне об этом ничего не известно, – сказал Трефуль, – но если это правда, то я дам Кристине приличное приданое, чтобы она могла честно выйти замуж.
– Я думал, ты бережёшь её для себя.
– Я берегу её для искусства! – отрезал Трефуль.
Кристина была бедной девушкой, которая три года назад пришла учиться медицине, чтобы потом сдать экзамен перед собранием цирюльников, принести присягу и стать, так же как и её мать, «присяжной бабой» – повитухой для богатых.
В коллегию, где Трефуль читал краткие курсы анатомии и фармации, женщины поступали довольно часто. Это были либо потомственные акушкерки, которым судьба не оставила иного пути, либо постаревшие университетские проститутки, не желающие терять привилегий. Ясно, что Трефуль смотрел