В гражданской жизни он освоил профессию инженера и вкалывал по семьдесят часов в неделю в фирме, которая, помимо прочего, изготовляла лестницы. Поскольку лестница по природе своей – предмет в быту опасный, фирме не раз приходилось отвечать в судах по гражданским искам. А отец, как ведущий конструктор этих изделий, то и дело отдувался за фирму в ходе предварительных допросов или на самих судебных процессах. Не могу сказать, что ненависть отца к юристам не имела под собой никаких оснований, но меня представители этой профессии восхищали именно в силу того, что доставляли отцу столько неприятностей. После очередной восьмичасовой тяжбы он обычно приходил домой и сразу напивался в стельку. Ни тебе «здравствуй», ни дружеского шлепка или ласки. Даже на ужин он времени не терял. Час беспрерывной брани, четыре стакана мартини, и он засыпал в пьяном угаре на своей любимой скособоченной кушетке. После одного процесса, который длился три недели и завершился сокрушительным поражением его фирмы, матери пришлось вызвать «скорую», и отца на неделю упекли в лечебницу.
В конечном итоге фирма обанкротилась, и, ясное дело, вину за это возложили на адвокатов. Дескать, веди они защиту более квалифицированно, так и до банкротства не дошло бы. Отец совсем спился и впал в жесточайшую депрессию. Годами он не мог найти постоянную работу, что здорово меня подкосило, поскольку для оплаты своего обучения в колледже общего типа мне приходилось подрабатывать официантом и развозить пиццу по домам. За все четыре года моей учебы мы с отцом едва ли перекинулись и парой слов. В день, когда я узнал о своем зачислении в юридический колледж, я вернулся домой, пыжась от гордости. Позже мама сказала мне, что отец уже неделю не вставал с постели.
А две недели спустя он менял лампочку в кладовке, когда (клянусь, что не вру!) ножки лестницы подломились, и отец рухнул на пол головой вниз. После этого он год пролежал в клинике, не выходя из комы, пока кто-то не сжалился и не отключил его от аппарата искусственного дыхания.
Вскоре после похорон я предложил подать на врачей в суд, но мама воспротивилась. Тем более что, как я и подозревал, в момент падения отец скорее всего был «под мухой». И давно не зарабатывал ни гроша, а раз так, то в соответствии с нашим гражданским законодательством жизнь его ценилась не слишком высоко.
Моей матери выплатили страховку в размере пятидесяти тысяч долларов, и она вышла замуж второй раз, но не за того, за кого бы следовало. Мой отчим – в прошлом мелкий почтовый служащий из Толидо – прост, как пара старых сапог, и львиную долю времени они проводят на танцульках или болтаются по стране в трейлере «виннебаго». Я в этих забавах не участвую. Мать не дала мне ни цента из своих денег, сказав, что эти пятьдесят кусков все, что у нее есть, чтобы начать строить свою жизнь, и, поскольку я уже доказал свою способность жить на жалкие гроши, значит, мне эти деньги не нужны. У меня впереди вся жизнь, и я еще успею заработать себе кучу денег, а она – уже нет. Примерно так она говорила. Я, со своей стороны, вполне уверен, что это Хэнк, ее второй муж, нашептывал ей на ухо финансовые советы и когда-нибудь в будущем наши дорожки с Хэнком пересекутся.
Я окончу юридический колледж в мае, через месяц, и засяду за учебники, чтобы подготовиться к экзаменам в июле на звание адвоката. Окончу я не блестяще, без похвальных аттестатов, хотя значусь по успеваемости в первой половине списка студентов моего курса. Единственный умный поступок за три года обучения в университете – то, что самые необходимые и трудные курсы я прошел пораньше и в свой последний семестр мог валять дурака. На эту весну из предметов осталась просто ерунда: спортивное законодательство, законы, касающиеся искусства, кое-что из Кодекса Наполеона и – что я особенно люблю – юридические права стариков.
Из-за этих проблем я сейчас и сижу на шатком стуле, который вот-вот рассыплется, за колченогим столом, в душном, жарком стальном помещении, где полно самых разных и чудных «пожилых людей», как они предпочитают себя называть. От руки написанная вывеска над единственной в поле зрения дверью торжественно возвещает, что это сооружение называется «Домом пожилых граждан из “Кипарисовых садов”», но, кроме этого названия, вокруг нет ни малейшего намека на цветы или зелень. Стены тусклые и голые, только в одном углу висит старая, выцветшая фотография Рональда Рейгана между двумя печально обвисшими флагами – федеральным и флагом штата Теннесси. Само здание небольшое, угрюмое, безрадостное, очевидно, построенное наспех на неожиданно капнувшую дотацию из федерального бюджета. И я что-то там такое бессмысленно царапаю в своем блокноте, не решаясь взглянуть на людей на складных стульях.
Здесь, наверное, человек пятьдесят, поровну темнокожих и белых, средний возраст – по крайней мере семьдесят пять, некоторые слепые, примерно с десяток – в инвалидных колясках и многие со слуховыми аппаратами. Нам пояснили,