Алексей Алексеич. Иван Бунин

ак всегда, говорил, говорил – то, что он говорил повсюду, за всеми ужинами.

      – Как Чацкий, с корабля на бал, – сказал он вчера, входя в столовую.

      Он сказал то, что неизменно говорил, приезжая на вечера к знакомым. Вчера откуда именно приехал он? Но, по совести сказать, разве мы знали когда-нибудь, откуда он приезжает? Да и знали ли мы вообще более или менее точно жизнь Алексея Алексеича, несмотря на то, что, кажется, не было человека во всем нашем петербургском кружке, который не был бы в приятельстве с ним? Знала, может быть, немного больше прочих его старинный друг, княгиня. А все прочие знали только то, что днем у Алексея Алексеича служба, дела, деловые завтраки, заседания, что по вечерам он не пропускает ни одной театральной премьеры, ни одного порядочного концерта, – музыку он действительно любил и понимал, – а ночью непременно где-нибудь ужинает – у Кюба, на Островах, у знакомых, – так что все, бывало, дивятся на него: и когда только успевает он спать?

      – Как Чацкий, с корабля на бал, – сказал он вчера, входя в людную и светлую столовую, со своим обычным слегка насмешливым выражением лица.

      И, как всегда, едва только он показался и сказал это, все встретили его хором радостных восклицании:

      – А! Наконец-то!

      И, с безразличной улыбкой пожимая руки, раскланиваясь, он прошел к своему месту за столом, безразлично поцеловал большую и жилистую руку своей соседки княгини, засунул угол салфетки за открытый жилет, взялся за бутылку и, как всегда, спросил:

      – А вам, княгиня, позволите?

      Княгиня ответила:

      – Пожалуйста. Только немножко.

      И он возразил опять-таки так, как всегда возражал в подобных случаях:

      – Э, княгиня, что за счеты. Пить умереть и не пить умереть. Уподобимся, государыня моя, стрекочущу кузнецу, в зленом злаке сущу. В меру и во благовремении питие вредить не может. Лишь бы не упиваться до отвратности, – сказал он, не думая ни единой секунды о том, что говорит. – Лишь бы не сравняться с пьяницей богомерзким. Ибо что есть пьяница, по учению мужей мудрых? Оный пьяница аки болван, аки мертвец валяется, многажды бо осквернився, мокр и нальявся, яко мех, до горла, не могий главы своей возвести, смрадом отрыгая от многого локания.

      – Не говорите гадостей, я есть не могу, – сказала княгиня.

      – Как, это поучения-то святых отцов гадость? – сказал Алексей Алексеич. – А еще в Лавру, княгиня, каждый божий день ездите!

      – Нет таких поучений, это вы всё сами выдумываете.

      – Ничего-то вы, княгиня, не знаете, даже слушать страшно. Истинно, жена прелестная. А ведь что такое жена прелестная?

      – Какая еще такая жена?

      – А вообще жена. Что есть жена, сиречь женщина?

      – Ох, Алексей Алексеич, и про жену уже тысячу раз слышала.

      – Слышали, а каждый раз забываете. Жена, милая княгиня, есть святым обложница, змиино покоище, цвет дьявола, купница бесовская, сковорода подпечающая. И далее: что есть жена? Сеть утворена прельщающи человеки, светлым лицом и высокими очима намизающи, ногами играющи.

      – Боже, какой вздор. И что это значит – наммзающн?

      – А черт его знает, я и сом не знаю, милая княгиня. Вот «ногами играющи» – это я понимаю.

      – Перестаньте говорить глупости.

      – А это не я говорю, это бес в человеке говорит. Ибо что есть человек? В человеке, как всем сие ведомо, есть восемь составов…

      – И это знаю, и не трудитесь, пожалуйста, перечислять ваши составы.

      – Нельзя, милая княгиня, и рад бы не перечислять, да не могу. От земли у человека тело, и тот человек темен; от моря – кровь, и тот человек прохладен; от огня жар, и тот человек скуп…

      – И откуда только берется все это у вас?

      – От прилежания, государыня моя, оно же неистощимый, неупиваемый кладезь мудрости. Но позвольте кончить. От солнца у человека очи, и тот человек богатыреват…

      – Ничего не понимаю. Что ото значит – богатыреват? Дайте-ка мне лучше спичку.