Что, если, доверчиво блуждая в темных подземельях мироздания, вы обнаружите истины столь ужасные и отвратительные, что знание их обратит все ваше существование в бесконечный кошмар?
Все маршруты ведут замерзших
В вечный холод и пустоту.
Вначале была тошнота. Не резкая тошнота отравления, подступающая к горлу рвотными спазмами, но и дающая в то же время надежду на последующее облегчение, а вязкая, муторная тошнота слабости после долгого тяжелого сна в душном помещении. Наполняющая едкой ватой грудь, сухой гадостью – рот и пульсирующим свинцом – голову. С одной стороны, меньше всего в таком состоянии хочется вставать и вообще шевелиться. С другой – понимаешь, что, если продолжать лежать, голова разболится уже по-настоящему. Так что надо все-таки пересилить себя и встать. И неплохо бы открыть форточку, даже если на улице зима…
Это были его первые осознанные мысли. Вслед за осознанием пришло удивление: он понял, что действительно не помнит, какое сейчас время года. Пока удивление превращалось в беспокойство, а беспокойство – в страх, он обнаружил, что не помнит, что было накануне… или до этого… или… он тщетно пытался выхватить из памяти хоть какой-то фрагмент своей жизни, но натыкался лишь на пустоту. Или (это ощущение пришло чуть позже) на глухую стену, отсекшую его прошлое. Впрочем, с настоящим дело обстояло не лучше. Он не знал, где он находится и как здесь оказался.
Не знал, кто он и как его зовут.
Усилием воли он придавил растущую панику. Надо проанализировать, сказал он себе. Он может мыслить, это уже хорошо. Я мыслю, следовательно, я существую… Фраза пришла откуда-то издалека, скорее всего, она не сама родилась в его мозгу. Значит, в стене существуют трещинки, через которые что-то просачивается, и если последовательно их расширять… расковыривать… раздирать…
Он открыл глаза.
Зрение подтвердило то, о чем уже информировало осязание: он лежал на довольно-таки жесткой койке, где не было ни простыни, ни одеяла, ни подушки. Только что-то типа клеенки… грязной и липкой клеенки под его голым телом. Впрочем, не совсем голым… кое-где на нем какие-то тряпки и лоскуты, но это непохоже на одежду. Рассмотреть подробнее было сложно – приходилось пригибать подбородок к груди, отчего сразу начинало ломить шею и затылок, и к тому же свет в помещении был слишком тусклым. Свет исходил из покрытого пылью прямоугольного плафона на потолке, горевшего явно вполсилы и к тому же неровно: дрожащее, агонизирующее освещение. «Аккумуляторы на последнем издыхании», – пришла еще одна чужая, «застенная» мысль. Аккумуляторы? Почему аккумуляторы? Разве дом не должен быть подключен к общей электросети?
Все же даже такое освещение позволяло разобрать, что комната совсем невелика. За исключением койки в ней были лишь шкаф у противоположной стены и столик у стены между ними. В четвертой стене находилась дверь, и еще одна – справа от шкафа. Окон не было вовсе. Пахло затхлостью, словно здесь никто не жил уже много лет.
Он наконец сел на койке (в висках и затылке сразу тяжело запульсировало), а затем встал на пол, с неудовольствием ощутив пыль и грязь под босыми ногами. Хуже того – стоило ему сделать шаг, как под пяткой что-то мерзко и влажно хрустнуло. Что-то, похоже, живое… точнее, бывшее живым за миг до того, как он на это наступил. Таракан? Очень может быть, что и таракан… бр-р-р, мерзость! Он брезгливо проволок пятку по грязному полу, стараясь счистить останки этой твари. Затем подошел к шкафу и открыл дверцу. Внутри обнаружилось несколько пластмассовых вешалок, но никакой одежды.
Он направился к двери возле шкафа; интуиция подсказывала, что за ней – не коридор, а туалет. Когда он открыл дверь, свет автоматически зажегся с громким щелчком, заставившим его вздрогнуть. Действительно, там оказался совмещенный санузел – совсем крохотный, но освещавшийся несколько ярче, чем комната. Слева был унитаз, справа умывальник, а прямо – задернутая непрозрачной голубой занавеской ванна. Когда-то все это, должно быть, сверкало фаянсом и хромом, но те времена давно миновали. Кафеля не было, его заменял какой-то пластик. В более ярком, хотя и здесь тоже неустойчивом свете еще яснее видна была грязь на полу и подозрительные пятна на стенах. Пахло плесенью.
Он повернулся к унитазу и поморщился: сиденье и дно были в бурых потеках, давно, впрочем, засохших. Почему-то мелькнула ассоциация между отверстым унитазом и нижней челюстью черепа. Некоторое время он стоял, ожидая свершения обычного физиологического ритуала, но из него так и не вышло ни капли. Просто не хотелось. А вот пить хотелось. Точнее, не столько даже пить, сколько избавиться от мерзкого привкуса во рту.
Он развернулся к раковине. Она была не в лучшем состоянии, чем унитаз; на дне – не то песок, не то чешуйки ржавчины, и кран заляпан какой-то засохшей дрянью. Да, пить из-под этого крана он точно не будет. Но хотя бы ополоснуть лицо и руки… Он повернул ручку смесителя. Послышалось сдавленное сипение, словно из горла умирающего астматика, но воды не было. Вместо нее из крана посыпалась серая пыль. Затем звук изменился, словно воздух встретил дополнительное