Поэтому он и не торопился вставать. Любой другой, очутившись в этой раскаленной, побеленной спаленке, где было трудно повернуться, чувствовал бы себя как в духовке, но Уэлдон не испытывал ни малейшего неудобства. Расслабившись, лежал и наслаждался жарой.
Но в конце концов его стал терзать голод. Он протянул руку к двери и распахнул ее настежь.
– Хочу есть! – крикнул в коридор, и эхо прокатилось по дому.
Уэлдон опять закрыл глаза, выжидая.
Наконец услышал шуршание юбок. Предварительно постучав в открытую дверь, в комнату вошла горничная-мексиканка. Обычно горничные не отличаются застенчивостью, но эта двигалась робко и нерешительно.
– Чего желает сеньор? – спросила она по-испански.
– Вы говорите по-английски? – в свою очередь поинтересовался Уэлдон.
– Нет, сеньор.
– Ладно, пусть будет по-вашему, – согласился он на вполне приличном испанском, открыл наконец глаза и взглянул на девушку.
Она оказалась красавицей!
Мысли о еде мгновенно улетучились из головы парня.
– Чего желает сеньор?
– Всего по очереди, – изрек он, продолжая разглядывать девушку. Это был не грубый мужской взгляд, раздевающий женщину, а взгляд, выражающий искреннее восхищение красотой. Затем тихонько замурлыкал: – «Черные глазки, звонкий голосок…»
Девушка покраснела, а молодой человек добродушно ей улыбнулся.
Состоялась примерно такая беседа.
Сеньор хочет есть? Да, хочет. Чего бы он пожелал? Все, что найдется в этом доме самого лучшего. Были, конечно, бобы. А также тортильи[1]. Девушка похвасталась, что во всей Мексике не сыскать лучших тортилий, чем те тонкие, белые лепешки, которые печет ее мать. Еще предложила мясо козленка. Его можно нарезать на маленькие кусочки, насадить на шампуры – будет готово через несколько минут. А если сеньор хочет помыться, то слуги принесут воду в ведрах, и он даже сможет принять ванну.
Горничная удалилась. Уэлдон мягким голосом пропел ей вслед:
– «Черные глазки, звонкий голосок…»
Он слышал, как девушка замешкалась в коридоре, но затем неторопливо пошла дальше. Тогда уселся в постели и, покашливая, одобрительно пробормотал:
– Сан-Тринидад! Ты мне по душе!
Вскоре после этого Уэлдон уже сидел в жестяной ванне, находившейся в соседней комнате, а два с устрашающим видом молодца опрокидывали одно за другим ведра с холодной водой на его широкие, мускулистые плечи.
Вытеревшись досуха и одевшись, парень спустился во внутренний дворик отеля и пересек его, позванивая шпорами, сверкающими, как золотые.
Солнце палило невыносимо. Казалось, красные крыши домов были объяты пламенем, а белые стены блестели так, что слепли глаза. Выйдя на середину дворика и сняв сомбреро, Уэлдон подставил голову под палящие лучи.
Из темного угла, завешанного красными портьерами, внезапно появился какой-то коротышка с худым загорелым лицом и сварливо произнес по-английски:
– Лучше поостерегись, сынок! А то заработаешь солнечный удар.
– Спасибо, – отозвался молодой человек. – Но мне нужна солнечная ванна. – Подошел к одному из маленьких столиков, стоящих между колоннами, и опустился на стул. Тот заскрипел под его тяжестью, однако устоял. – Солнце убивает микробы, – добавил серьезно.
Он обожал заканчивать любое высказывание или даже речь короткой фразой. Потом посмотрел на коротышку, одарив его своей знаменитой улыбкой – добродушной, насмешливой, немного глуповатой, словно хотел передать ему немного собственного хорошего настроения.
Принесли дымящиеся бобы, завернутые в тонкие маисовые лепешки. Уэлдон неторопливо принялся за еду.
Коротышка с худым загорелым лицом и мексиканской сигарой во рту слегка приподнял брови, глядя на то, как исчезает эта груда еды. Задвигавшись на стуле, он дернул плечом.
Бобы и маисовые лепешки кончились. Но были доставлены новые лепешки, а вместе с ними большое блюдо с квадратными ломтями козлятины, зажаренными на открытом огне до коричневой корочки. На столе стояло также блюдо с красным соусом, куда Уэлдон окунал каждый кусочек мяса, прежде чем подносил его ко рту. Он по-прежнему действовал не спеша, но пища улетучивалась с такой быстротой, будто ее поглощал огонь.
Коротышка ничего не мог с собой поделать. Против воли, взгляд его был прикован к Уэлдону. При этом он продолжал