В то далекое лето отец привез семью к своей матери в деревню. Нате было пять, Женьке – восемь. Что бы ни случилось в жизни дальше, память упрямо возвращала Наталью в тот день, когда едкая, жгучая зависть впервые укусила ее за сердце.
…Даже свет боялся бабы Нюры и не лез в темный угол, где стояла гигантская, неприступная, как крепость, кровать. Седая, косматая бабкина голова утопала в груде подушек, приваленных к кованой кроватной спинке с железными, колючими пиками. На безразмерном холме бабкиной груди поднималось и опадало в такт тяжелому дыханию красное деревенское одеяло.
– Сынок. – Баба Нюра махнула опухшей рукой с твердыми синими ногтями.
Отец подошел к кровати и склонил голову. Зашевелились морщинистые, как старые грибы, бабкины губы, тихим, придушенным голосом она сказала ему что-то на ухо.
Отец кивнул и посмотрел на маму.
Мама встрепенулась и быстро-быстро замахала им рукой.
Женька крепко, слиплись пальцы, сжала Нате руку и шагнула вперед.
– Только Женя, – поморщился отец и показал на разлапистую, тяжелую скамеечку для ног у бабкиной кровати.
Женька медленно, как во сне, подошла к кровати, встала на скамеечку.
– Евгения, – торжественно, как дядя на параде, сказал отец, – открой рот.
Затрепетало оранжевое в мелкий цветочек Женькино платье, на один странный миг Нате показалось, что сестра превратилась в вытащенную на берег диковинную рыбу: круглые, сумасшедшие глаза, широко открытый рот. Единственное, что отличало Женьку от рыбы, – что она не колотилась телом об землю. На вытянутых по швам руках крепко лежали отцовские ладони.
На Женькино лицо надвинулась косматая тень, бабка внимательно, словно пересчитывая, оглядела Женьке зубы и медленно кивнула.
Отец подхватил Женьку за талию и с облегченным вздохом поставил на пол.
– Теперь ты. – Отец протянул к Нате сложенные в тиски руки.
– Я сама. – Ната спрятала руки за спину и как можно быстрее вскарабкалась на скамеечку.
– Рот, – скомандовал отец.
Ната широко, заболели щеки, разинула рот. Баба Нюра придвинула к Нате темное, нахмуренное лицо. Прошла секунда, другая. Баба Нюра повернула к маме огромную седую голову и сердито, по штуке, выплюнула слова:
– Чем ты ее кормишь? Зубы черным-черны! Мама вспыхнула, посмотрела на Нату и осеклась, в глазах заплескалось знакомое виноватое выражение.
Баба Нюра повернула голову к забывшей закрыть рот Нате.
– Никогда, – прошипела она задыхающимся шепотом, – никому не показывай зубы.
Из пещеры бабкиного рта дохнуло тяжелым, затхлым запахом.
Ната отшатнулась, ступила ногой в пустоту, но не упала.
Отец подхватил ее за предплечья и брезгливо поставил на пол.
Вокруг Наты словно образовался невидимый пустой круг. Потупилась мама, отвернулся отец, выпучилась в никуда недалекая, идеальная Женька. В приоткрытом рту сестры блеснули влажным перламутром зубы, которых никогда не было и не будет у Наты.
Глава 2
Сентябрь 1990
Басы вибрировали в барабанных перепонках, свет прожектора то и дело выхватывал из темноты изломанные в такт громкой музыке тела. Первая дискотека учебного года в Калининском политехе была в полном разгаре.
Первокурсница Наталья перестала танцевать, одернула новую юбку и погляделась в стеклянную дверь. Дома подол не казался таким коротким, и колени могли бы быть стройнее… и вообще.
– Оля! – сказал кто-то так близко, что встали дыбом волоски на шее.
Загорелый незнакомец улыбнулся яркими губами, в полутьме зала влажно блеснули зубы.
– Я не Оля, – выдохнула она, чувствуя смутное сожаление.
– О’ля – это «привет» по-испански, – объяснил незнакомец, на щеке заиграла очаровательная детская ямочка.
– Привет. – Ната почти улыбнулась в ответ. На обнаженный Натальин локоть легла горячая чужая рука.
– Ты красиво танцуешь. – Он вложил ее руку в свою и приобнял за талию.
Двигаясь в такт музыке, он повел ее в центр зала. Мысли в Натальиной голове расплавились, потекли смутной чередой. Русские так не танцуют, думала она. Его бедра двигались с небрежной грацией, он притягивал ее к себе, кружил, обхватив теплым кольцом рук, отпускал на длину вытянутой руки и притягивал обратно. Движения сами по себе были нетрудными, недаром она занималась в танцевальной студии, но необходимость двигаться в унисон поглощала все внимание, и она не замечала, как с каждым тактом расстояние между ними становилось все короче, а его руки – все смелее. Теперь он был совсем близко, лицом к лицу, в его огромных смоляных зрачках плавало, скользило ее отражение. Новое, незнакомое ей самой отражение, в котором она была взрослой и… таинственной.
Закончилась