В это время вошел Мильбиц. «Вам здесь будет работа, – сказал он, увидев меня, – нам нужно укрепиться, а офицеров, знакомых с этим делом совершенно нет». – «К сожалению, и я вовсе не практик по части полевой фортификации». – «Вот и еще беда! А я на вас надеялся. Впрочем, – прибавил он, – тут нужен здравый смысл, да кое-какие познания; дело не Бог знает какое головоломное. Я еду на аванпосты, поезжайте со мной осмотреть позиции. Впрочем, теперь ночь, и вы не много увидите; лучше уж завтра на рассвете будьте готовы». Я заметил, что не худо бы посмотреть предварительно топографические карты и планы, а со случайностями можно будет ознакомиться посредством ночных разъездов, так как местность довольно открытая и неприятель слишком близок. «Карты вы найдете в моей комнате на столе, только общие, а специального плана швейцарец-инженер и до сих пор не сделал». В это время доложили, что коляска готова, и Мильбиц вышел, сказав, что через час он вернется, и чтобы к тому времени я был тут, а пока посоветовал мне идти позаботиться о квартире, «которой, впрочем, не часто придется вам пользоваться», заметил он мне, выходя.
Воспользовавшись свободною минутой, я с толпой офицеров отправился в кофейню del Molo, где солдаты и офицеры в живописных группах, каждый сообразно своим наклонностям, либо опорожняли бутылки марсалы и рому, либо прохлаждались мороженым. Здесь было собрание всевозможных национальностей, даже какой-то негр в красной рубахе с капральскою нашивкой на рукаве. Венгерцы в узких штанах и в чекменях с брандебурами[75] молча сидели вокруг стола, на котором красовалась целая батарея бутылок, красноречиво объяснявшая причину их молчания. Калабрийцы в своих высоких шляпах, увешанных шнурками и лентами, старались потопить в коньяке тоску по отечественному Centerbe[76]. Французы шумно разговаривали вокруг чаши с пылавшим пуншем. Общий говор сливался в какой-то одуряющий и непонятный шум.
От одной из групп отделился пожилой зуав в живописном костюме и феске и со стаканом пунша подошел ко мне. Я с ним встретился в Неаполе, он только что приехал определиться, и теперь уже левая рука его была подвязана черным платком. При нем, в качестве адъютанта что ли, состоял какой-то мальчик лет пятнадцати с прекрасивым лицом, еще не успевшим загореть, и с нежными почти женскими руками. Зуав непременно требовал, чтоб я выпил за его скорейшее выздоровление; от личностей этого рода отделаться, не исполнив их просьбы, невозможно, и я, несмотря на жар, должен был осушить стакан теплого пуншу. Он между тем рекомендовал меня своему спутнику в следующих выражениях: «Видишь