Геолог и картограф по совместительству кивнула, прикрыла на мгновение глаза, затем тут же раскрыла их вновь, внимательно посмотрела на сосредоточенные лица коллег и лишь тогда, решившись, плотно смежила веки.
«Ты – космос, который все может, – произнесла про себя Эбби. – Сделай так, чтобы я снова увидела маму, и Эйми, и до смерти рыжего Вилли. У него лапа, скорее всего, еще не зажила; Эйми, разумеется, забывает промывать ее регулярно бактерицидным раствором, а маме, как всегда, некогда…»
Она произнесла эту нехитрую молитву раз, приоткрыла глаза и по сосредоточенным лицам своих коллег поняла, что они все еще молятся. Тогда она снова закрыла глаза и повторила вновь простую свою молитву.
Открыв глаза, она встретилась взглядом с одобрительно смотревшим на нее капитаном. На мгновение Эбби показалось, что лицо Стивена Андруза несколько изменилось. Оно словно вобрало в себя невидимый свет и теперь медленно возвращало его тем, кто в нем нуждался.
Она вспомнила, что нечто похоже бывает, когда смотришь на грани бассейна, о которые тихо бьются легкие волны. По стенам бассейна скользит перелив мягко изогнутых, светлых линий. И чем дольше смотришь на него, тем больше кажется, что на самом деле это не случайный рисунок, созданный природой одной лишь прихоти ради, а некое не совсем обычное послание. И смысл его предельно прост: все, что нужно для счастья, – это способность принять в себя, раствориться, уподобиться, перестать отделять себя от фона, потому что никто в этом мире не знает, что на самом деле важно: то, что находится на переднем плане, или один только фон.
В свою очередь, капитану пришло на ум нечто другое. Совсем другое. Глядя на юное лицо смотревшей на него женщины, он, неожиданно для самого себя, вспомнил то, что, как ему привычно казалось, позабылось, утратилось, стерлось из памяти, сделавшись всего лишь прошлым.
У прошлого было много имен. Без некоторых из них вполне можно было бы обойтись, не боясь расстаться с чем-то для себя действительно важным. Но одно из имен своего прошлого капитан, даже если бы очень захотел, не смог бы позабыть или обменять ни на какое другое. Его прошлое было немыслимо без моря.
Мальчик рос босяком в портовом городе, на грани между тем, что еще принадлежит берегу, и тем, что уже стало морем. Всякий раз, когда он смотрел вниз с высокого утеса, прежде чем спрыгнуть в пропасть, на дне которой плескалось пенистое месиво волн, он неизменно замечал, что стоит взгляду коснуться линии между небом и морем – и в груди разливается тепло принадлежности к этому вечно беспокойному и текучему монстру. Там, ниже линии неба, где матово блестело серебро воды, помещалась сама безмерность.
На берегу почему-то всегда было тесно. Мальчик понимал это с особой отчетливостью, когда его окружали такие же, как он, босоногие любители моря из соседнего жилого комплекса. Говорить с ними доводилось мало и лишь постольку, постольку надо было дать понять: он готов кулаками доказать, что у него есть право на воздух, которого не хватает после предыдущего (он