Внезапный стук в фанерную дверь бунгало заставил меня вздрогнуть.
Я как раз прилег на печатную машинку, пытаясь победить бессонницу: кто-то для этого считает овец, я же – раскапываю могилы. И вот, сижу я в очередной яме, кругом гроза, и вдруг в крышку гроба кто-то стучит…
Открываю дверь и вижу – Констанция Раттиган.
Та самая Раттиган – которую знают все.
Стоит под молниями – и они фотографируют ее со вспышкой. Вот есть Раттиган, а вот нет Раттиган… Вот – есть, вот – нет.
Вот – есть… Вспышка выхватывает из темноты загорелое тельце морского котика, в котором каким-то загадочным образом уместились сорок лет радостей и невзгод. А вот – уже нет… Наверное, поплыла за буйки по рассветной дорожке – чтобы вечером вернуться по закатной. То она в океане – подпевает хору морских зверей… То загорает обнаженной в своем бассейне, зажав по мартини в каждой руке. А то метнется в подвал, в киноаппаратную – в очередной раз любоваться на себя, увековеченную в компании с призраками Эриха фон Штрогейма[3], Джека Джилберта[4] и Рода ля Рока[5], которые послушно бегают по потолку и беззвучно смеются, стоит нажать кнопку… Думаете, она еще там? Черта с два. Вон она, вдалеке, скользит на доске по волнам прибоя[6]… Чем быстрее движется мишень, тем труднее в нее попасть. Ни Время, ни Смерть не смогут за ней угнаться.
Констанция.
Раттиган.
– Господи, ты-то откуда здесь? – кричит она, пытаясь перекрыть грозу.
И невозможно понять: дождь у нее на лице – или слезы…
– Господи, да ты сама-то откуда?
– Отвечай на вопрос!
– Мэгги уехала на восток на конференцию учителей. А я тут пытаюсь закончить новый роман. Дома – тоска смертная. Бывший хозяин сказал, бунгало на море свободно – приезжай и пиши. Вот я и приехал. Господи, Констанция, заходи скорей, ты же промокнешь!
– Я и так уже вся промокла. Отойди с прохода! – говорит она. А сама не двигается с места.
И чем дольше она там стоит, под молниями, тем сильнее, с каждой новой вспышкой, становится похожа на ту женщину, которую я знал раньше… Как будто пленку с призраками в киноаппаратной кто-то запустил задом наперед, и она прокручивается прямо через их жизни – фон Штрогейма и всех остальных.
Дальше, дальше – и вот уже передо мной маленькая девочка, прижимающая к груди черный портфель. Она дрожит от холода, глаза ее полны вселенского ужаса. И теперь уже невозможно поверить, что это она – сама Раттиган, легендарная звезда экрана… Собственной персоной явилась ко мне ночью в разгар грозы.
– Ну, заходи же! – повторил я.
– Так пропусти!
Она повисла на мне и впилась в мои губы страстным поцелуем – как будто в рот засунули ириску со вкусом морской воды. Побежала в комнату, потом с полпути вернулась и поцеловала меня еще раз – в щеку.
– А в этом что-то есть… – сказала она. – Но все потом. Сейчас у меня шок…
Прямо в мокрой одежде Констанция запрыгнула с ногами на диван и подтянула колени к подбородку. Зубы у нее стучали. Пришлось срочно снять с нее платье и завернуть ее в большое полотенце.
– Ты так со всеми женщинами поступаешь? – спросила она, пытаясь унять озноб.
– Только с теми, которые заявляются ночью в грозу.
– Пожалуй, не стоит рассказывать об этом Мэгги.
– Будет тебе, расслабься, Раттиган.
– Эту фразу я слышу всю жизнь, от всех своих мужиков. После нее обычно следует удар в самое больное место. Или осиновый кол.
– А ты стучишь зубами от холода или от страха?
– И то и другое… – она в изнеможении откинулась на диван. – Всю дорогу бежала. Не думала, что ты здесь, ты же съехал сто лет назад. Как же хорошо, что я тебя застала! Ты должен меня спасти.
– Боже праведный, от чего еще?
– От смерти.
– Насколько я знаю, от этой штуки спастись еще никому не удавалось.
– Господи, ты опять в своем репертуаре! Я лично умирать не собираюсь. Я хочу жить вечно!
– Звучит почти как молитва. Спустись на землю, Констанция.
– Но ты тоже будешь жить вечно. В своих книгах!
– Лет сорок, может, протяну.
– Целых сорок лет! Может, со мной поделишься?
– Могу пока поделиться выпивкой. Что тебе уж точно не помешает, так это выпить и успокоиться.
Я откопал на кухне полбутылки Cold Duck[7].
– Бр-р,