И только бесславье – удел наш. Покуда.
Вместо предисловия…
МИФЫ 45-го года? Можно ли говорить о них? Существуют ли они? 1945 год – время не поражений, а побед и Победы, и уже поэтому 45-й год должен быть для всех достаточно «прозрачным». Ведь обычно скрывают то, о чём не хочется говорить – горькое или позорное. И тогда возникают слухи и мифы. А радость, казалось бы, – всегда на поверхности.
Однако сегодня радостный год нашей Победы тоже оброс подлыми сплетнями. Европу якобы освободили янки, а русские якобы изнасиловали пол-Германии… Сталин якобы уничтожил «свободную Польшу»… Прагу якобы освободили «власовцы»… СССР объявил войну Японии якобы в нарушение Пакта о нейтралитете…
Да, вокруг победного 1945 года за последние десятилетия наслоились различные мифы – с одной стороны.
С другой стороны – всё ли мы о нём знаем, так ли уж хорошо представляем его – победный 1945 год? Ведь далеко не всегда точны даже те, кто вполне заслуживает и нашего уважения, и нашего доверия.
В 1977 году перед личным составом в/ч 15654 выступал – привожу этот случай по памяти, так что в чём-то относительно гостя той серьёзной войсковой части могу и ошибиться – кандидат юридических наук, первый прокурор Берлина Николай Михайлович Котляр.
С мая 1945 года прошло более тридцати лет – срок немалый и для страны, и для отдельного человека, тем более – человека не первой молодости уже в 1945 году. Однако полковник (или подполковник, уж не упомню – с той поры тоже ведь прошло более тридцати лет) юстиции Котляр выглядел моложаво, был прекрасным рассказчиком, располагающим к себе всем своим обликом, интонациями и сутью рассказа.
Я и сейчас вспоминаю о нём с теплотой, и тогда же записал кое-что так, как это мне запомнилось.
Не отвечая за стенографическую точность, привожу ту давнюю запись в книге о 1945 годе:
Подписание Акта о безоговорочной капитуляции ожидалось в 15.00. Перед дворцом – огромная толпа. Женщины, солдаты, офицеры, генералы – ждут. В 12-м часу я попал в зал вместе с журналистами. В центре стол буквой «П» и ещё один маленький столик.
Все голодны (боялись пропустить), но мысль одна – что-то не получилось. Вот войдёт Жуков и скажет: «Генералы, офицеры, по местам! Война продолжается».
У стола – большая группа генералов (Вышинский распорядился ниже генерал-лейтенантов никого не пускать). В 15.00 плюс одна минута открывается боковая дверь и входит Жуков. Лицо угрюмое-угрюмое. Ну, так и есть!
Прошёл, сел за стол, молча сидит. Все думали – почему так долго молчит? На следующий день его спросили: «Почему Вы так долго молчали, маршал?» И он ответил: «Долго? Мне кажется – нет. Я просто хотел отдышаться». И действительно, диктофоны зафиксировали – примерно минуту он молчал. А всем показалось – с полчаса.
Сели англичане, американцы, французы. Сидит Вышинский, а за ним его корпус – 16 наших дипломатов.
Жуков командует: «Ввести немецкую делегацию». Мне стало интересно – ну, кто же встретит этих фельдмаршалов и гросс-адмиралов? По законам военной этики – генерал, не меньше. Ну, с учётом того, что было, – полковник. Ну, с учётом того, что фашисты – майора хватит, но – старший офицер.
Входит Кейтель с высокоподнятым маршальским жезлом, гордо. За ним – другие. С двух сторон к ним устремляются два младших лейтенанта! Гимнастёрки – девственно темны. И довольно непочтительно указывают, куда пройти.
Когда Кейтель понял, что это его встречают, – живыми бы лейтенантов съел! Подошёл и швырнул жезл на стол. Не обращая внимания на эту истерику, Жуков спокойно, очень спокойно: «Готова ли немецкая делегация к подписанию Акта о безоговорочной капитуляции?»
Кейтель и другие сидели и молчали. Кейтель наклонился к Штумпфу (генерал-полковник, член немецкой делегации. – С.К.) и что-то тихо зашептал. Опять пик напряжённости – о чем говорят? И тут Жуков – а голос у него командный, дай бог каждому, как стукнет кулаком: «Я вас спрашиваю, вы готовы подписать Акт о безоговорочной капитуляции?» Кейтель съёжился, дрогнул и, когда ему перевели, очень робко сказал «Javol».
На следующий день у Жукова спросили: «Почему Вы взорвались, маршал?» И Жуков ответил: «Ну как же! Тут такое дело, конец трагедии, а они вдруг шепчутся. Может, отказываться собираются, сволочи!»
Итак, момент подписания наступил. Вышинский поворачивается к своим ребятам и долго всматривается в них, как будто плохо знает. А затем манит к себе самого молодого: «Идите сюда, товарищ Петров». И достает завёрнутую в бумажку обычную ученическую ручку с пером за 2 копейки. Из другого кармана достает завёрнутую в розовую бумажку чернильницу-невыливашку и подаёт Петрову.
Стол и два расшатанных, как в плохой КЭЧ (квартирно-эксплуатационной части. – С.К.), стула – для немцев…»
На этом мои тогдашние записи обрываются.
Привёл же их вот почему. Тогда мы, молодые ребята, слушали Николая Михайловича взахлёб, с горящими глазами, что было вполне понятно. Но сейчас, зная многое и многое повидав,