– Что? Робинзоны? О чем ты? – не понял мой простодушный одиннадцатилетний брат. – Робинзон – это же мужик с необитаемого острова. Да ведь?
Я провел рукой по рассохшейся раме, шелушащейся краской, и белые чешуйки остались на моих пальцах.
– Ты прав. А теперь подумай сам. Живем тут как раз, как на острове. Телевизора нет, книг нет, цивилизации нет.
– Не робинзоны, а староверы, – занудно поправил Гришка. – Робинзон потерялся в море, а мы не потерялись, мы сами ушли.
– Вот уж да, хуже Робинзона, – вздохнул я.
Не знаю, повезло мне или нет родиться старшим ребенком в семье. С одной стороны, за все спрос с меня, с другой – я еще помню то, что Гришка начал уже забывать. Жизнь до острова. Точнее, до поля. Ведь это поле и царь его Анатолий Кусочков завладели нами еще до новоселья в Сером Доме. Поле уже было в нас, когда мы еще держались за город. Поле пришло на место папы. Ведь тогда мы стали беззащитны.
Я достал из кармана маленький складной ножик – папин подарок – и сделал зарубку на раме. Как Робинзон.
Хотя за мной никто не приплывет, не заберет меня на большую землю, но я буду надеяться. Как Робинзон.
– Пойдем радио слушать, – сказал Гришка. – Мама с Анькой уже точно в городе.
Я спрыгнул с подоконника на пол и пошел за братом в жилую, настраивать радио.
Гришка уже пододвинул табуретку к шкафу и снял магнитофон. Я принял его, поставил на стол и стер ладонью пыль.
Наш маленький черный кассетный магнитофон был инвалидом. Как-то он вступил в неравный бой с мамой и лишился антенны. Теперь, когда магнитофонный враг отбывал в город, мы делали калеке протез… из столовой вилки. Это я догадался! Это я такой умный! Мама считает, что даже слишком.
***
Куплен был магнитофон, конечно, для прослушивания песнопений. Мама поставила его на стол, а Гришка ткнул вилку в розетку.
– Нажимай сюда, – сказала мама Аньке.
Анька, стоя коленками на табурете и оперевшись на край стола локтями, протянула тонкий указательный палец и надавила на кнопку. Магнитофон плавно раскрыл рот-подкассетник, требуя добычу.
Анька хохотнула, и мы тоже заулыбались. Больше веселого в тот вечер не предвиделось. Принудительный концерт начался. Заунывные напевы церковного хора, в которых слова превращались в кисель, всегда наводили на меня тоску. Вспоминалось все грустное. Папин уход… Бывшие одноклассники, наш двор. Хотелось плакать.
Мама посмотрела на меня и, видно, обманувшись моим состоянием, погладила по плечу и одобрительно улыбнулась. Сидящий рядом Гришка старался не зевать. А Анька напряженно смотрела на магнитофон, силясь, кажется, разобрать слова, потому что она что-то шептала под нос.
Я пытался как-то мысленно отвлечься, вырваться из удушающего плена голосов и тоже стал сверлить черный цилиндр глазами. Тогда я и понял, что у