Они сидели, обнявшись так в снегу, подперев друг друга щетинистыми горячими от слез щеками; прижимали крепко друг друга к себе, два человека, двое мужчин, потерявших навсегда любимую женщину.
– Батя, я люблю тебя. Я, наверное, только сейчас это и смог бы тебе сказать. Прости, что раньше я тебе этого не говорил.
– А я это знаю, сын. Мне не нужно было этого говорить, ведь это было итак видно. Это было в тебе всегда, а мужчинам не свойственно пускать сопли. Вот как мы с тобой сейчас – что же это, мы тут с тобой как два гомика расселись, что люди подумают? Ха-ха, давай-ка вставать, – я уже весь продрог окончательно, да и ты тоже я вижу. Давай, помоги-ка мне, ага, вот так, дай-ка руку… – Алексей встал и помог выбраться из снежного плена отцу, и они, уже шутя и посмеиваясь, дошли до сосны, из-за которой их было бы не так заметно.
Мужчины встали рядом.
– Батя, смотри-ка – у нас даже струи льются по одной траектории.
– Ну, знаешь, это правильно, так и должно быть. Отец и сын все должны делать в одном направлении – даже ссать.
Люди, кто еще не успел покинуть кладбище и не устроился в арендованном Григорием Андреевичем автобусе, или не согревался в салонах заведенных машин, могли слышать нескончаемый громкий мужской хохот, раздающийся из-за высоких, стоящих в возвышении на краю, сосен. И им, этим людям, может быть даже было непонятен этот смех, и они, с затаившимися глубоко любопытством и завистью, которая случается при свидетельстве счастливых моментов посторонних людей, не смея стать участниками чужого счастья, удивленно пожимая плечами смотрели друг на друга, или же вовсе производили своим видом мнимое равнодушие и лишь притоптывали ногами, скрипя рыхлым снегом.
А смех этот уносился высоко, между заснеженных крон, через срывающиеся в лапах игольчатых ветвей хлопья падающего снега; он подымался высоко над лесом, над кладбищем – и уже внизу различались лишь маленькие детальки человеческих тел, ровные квадратики оградок, короткие черточки памятников, кривая линия дороги, петлявшая черной ленивой змеей сквозь белые бугры лесов; смех летел через замерзшие озера, через пускающее сквозь высокие трубы густое дыхание города; и он, счастливый смех посетившего горя людей, растворялся в яркой ослепляющей синеве зимнего воздуха, который, смешиваясь с холодной массой, поднимался к темноте вверх, туда, где синева обращается в черную мигающую звездами область неизведанного.
* * *
Две недели прошло после того, как похоронили жену и мать семейства Неверовых. Алексей на время перебрался к отцу в дом, оставив снимаемую им квартиру на попечительство своему приятелю, который в свою очередь не упускал ни единой возможности устроить в новом жилище какого-либо рода попойку, тем самым вызвав непримиримый гнев соседей.
Алексей готовил еду почти каждый день, помогал отцу с работой. По вечерам они делали недолгие прогулки по освещенному скрипящему снегом городу, покупали в магазине вино и шли обратно домой, где, расположившись в креслах, играли партию