– Не во что, – сумела, наконец, вставить слово Вероника, – может, Танька поделится?
– Щас! – вернула должок Татьяна, – Спешу и падаю.
– Не ссорьтесь, девочки, – Шурочка погрозила пальцем точь-в-точь как делала ее бабка – заведующая культпросветом, – Давайте сперва разберемся. А где твои брендовые наряды и почему отсвечиваешь голым задом в неподобающем месте?
– Тебе, подруга, с твоей рожей и происхождением не понять, – обиделась Вероника.
– Да, не всем подфартило вырасти за кулисами, – смутить Шурочку было так же сложно, как объяснить ее бабушке тонкости производства жевательной резинки Wrigley’s, – Просвети нас, темных.
– Изнасиловали меня! Чего не понятно? То есть, пытались… и очень настойчиво, заметьте. Я, конечно же, кричала. Звала на помощь. Себе на помощь, Танечка, себе. Альфред – он отлучился за шампанским – как услышал, как набежал… всех раскидал! Жизни, говорит, для тебя не пожалею. Вот!
– Трусы, где? – продолжала настаивать зануда Шурочка.
– И все остальное… – поддержала Танька.
– Вот приклеились! Как банный лист к… – Вероника выразительно указала куда, – Они же и украли. Фетишисты, проклятые.
– А где спаситель? Альфредик, где?
Последнее, что желала предъявить девушка, так это с великим трудом добытого кавалера:
– Побежал догонять грабителей. Жаль, у него одна нога простреляна.
– Ой! – Жанночка на миг освободила рот.
– А мы и выстрелов не слышали… – Ирочка все вертела и вертела коробку.
– Где вам! Небось, музыку слушали. Чего неангажированным еще делать?
– Да нет… – Ирочка вогнала Жанночкин указательный до середины последней фаланги, – глушитель у них. Меня не проведешь. Ну что, милая, ойкать расхотелось?
Жанночка, выпучив глазенки, утвердительно промычала.
– Ну, хорошо, – Шурочка сняла очки в знак окончания беседы, – поступим следующим образом: Вероника идет с нами, одежду я дам, Жанночка остается ждать возвращения Альфреда.
Упирающуюся Веронику потащили в гостиницу.
Ирочка, обернувшись, показала Жанночке внушительный, как бюстик графа Льва Николаевича, кулак:
– Вынешь, прибью!
глава шестая
Василий Петрович Незебайло, или просто – Петрович, страдал. Делал он это тихо, но регулярно, как и подобает настоящему мужчине, почти что моряку. Сам Петрович в дальние плавания не ходил, все больше удил на самолов бычков-подкаменьщиков либо дурил сумасбродную ставридку. Бывало, и мелкая камбала сослепу хватал чужое, и горько потом раскаивалась, посыпанная крупной солью и подрумяненная с боков. Однако за пределы мелководья смотритель маяка не заплывал.
Мучился Петрович по двум причинам, из коих одна вытекала из другой: похмелье налетело внезапно, а до открытия магазина оставалось добрых часов семь. Собственно, крепленое