В книгу включены психологические эссе, размышления о внутреннем становлении и изменении личности. Задумывалась как доверительный разговор с близкими по духу людьми.
Убежище
Посвящается моей маме Лидии Григорьевне.
Ветер дул со всех сторон. Срывал с верхушек стальных волн кусочки бархатной пены, разлетался в воздухе рваными кусками, таял, пропадал, возрождался вновь с бесконечным повторением.
Белоснежная колонна маяка, оставшаяся с прошлого века, хранила отпечатки любопытствующих глаз, ладоней и стоп. Венчала путеводитель судов округлая башенка с зеркальным отражателем, как огромный глаз хищной чайки. Набережная резко обрывалась в сторону моря, открывая обнаженные пласты песчаника. Бесстыдного в своей уязвимости перед натиском моря.
Бесцветные рабы солнечного света тонкие и хилые стебли на обрыве. Приникали к иссушенной ветрами земле и как беспомощные червяки взирали слепыми глазами.
Солнце огромным нарциссом расцвело на серой поляне неба.
У некоторых людей частица души заморожена. Виновата ли в этом Снежная королева или ее подручные тролли – мы остаемся в неведении. Возможно, уязвимость бывает непереносима настолько, что воспоминания аккуратно и педантично начинают замораживаться кубиками льда.
Этих кубиков у Нелли был целый склад. Сваленные, набросанные, без всякой логистики лежали на случайных местах и образовывали привычный хаос. Он прорастал в жизнь естественно и органично. Внешний мир с присущим порядком, правилами, обязательствами был чуждым для раздавшейся вширь женщины пятидесяти лет.
Беспокойно семенила пальцами по вылинявшему фартуку, бывшим когда-то нарядным пиджаком. Рукава пиджака не завязывались сзади жалкой спины. Пришлось их надставить, привязывая длинные куски ткани. Руки требовали работы. На прабабушкиной перине, бесстыдно оголившей свое нутро из гусиного пера, лежала тюль с беспомощно вышитыми крестиками. Коричневыми крестиками на белоснежной тюли.
На этом же куске занавеске была надставлена вязанная полоска зеленоватой пряжи. Обрывалась на половине с четвертью, как дирижер в экстазе взмахнув палочкой, забыл куда теперь двигаться. И оркестр остался без дирижера.
Руки томились, они требовали творчества. Но не способные ни к спицам, ни к крючку, оставляли стежок за стежком.
Бордовый красавец петух с гусарским хвостом залихватски расхаживал по двору, собирая под свое покровительство трех курочек. Курочки терялись под ошеломительной красотой предводителя. Светло грязные перышки покрытые пеплом из печки Нелли не выиграли конкурс самых породистых птиц. Но сажа спасала от куриных вшей. И неслись они изрядно. Двух яичек в день для одинокой женщины было достаточно. Выражая признательность каждое утро кормила мелким просо и оставшимися от овощей очистками.
С петушиным криком в голову вкралась какая-то мысль. Она свербела и не давала сосредоточится на стежках. «Ах, да, забор, нужно достроить забор»…
Птичье семейство заходило на территорию соседки. И та грозилась в который раз эту надоедливую помеху извести всеми способами.
Отложив шитье, Нелли встала и подошла к окну. «надо идти, надо…»
Во дворе зачерпнув лопатой землю, развела кружкой воды и стала класть камень на камень. Обмакивая в коричневатую жижу и прикладывая. Обмакивая и надставляя вновь и вновь. Неровная линия чем то напоминала коричневые стежки. В них была какая то сила. Упорство и упрямство. Перестать что то делать сродни перестать жить. Остановиться было нельзя. Разрушилось бы то единственное, что держало Нелли здесь.
Весна. Тополь растопырил стволы по сторонам света. Стволов было четыре, как и сторон. Кору, цвета непросохшего бетона разрывали рождавшиеся изнутри пятна. Тяжело дыша женщина задержалась у дерева, скользя ладонью по шероховатой поверхности. «Аномалия растительного мира и аномалия человеческого – то что нас объединяет» – кривая улыбка повисла недосказанным полумесяцем.
Дорога на море занимала времени меньше чем на приготовление обеда. Выщербленные от времени и расколовшиеся от непрерывной чреды отдыхающих плитки, вразнобой стыдливо ютились в песке. В самом начале весны под резко серым блистающим небом хотелось отложить встречу с морем, отдохнуть, отсрочить. Единственная деревянная без спинки скамейка. Облезлая голубая краска стыдила небо за отсутствие лазури. Глаза прикрывались, сон манил. Избыток тихого окружения начинал раздражать. Притаившееся внутри беспокойство, ртутными шариками перетекало от горла к пупку.
Осталось совсем немного. Море так близко. Там, за светло-желтой горой барханов. Недовольство собой, недовольство на себя. Нет сил встать. Шум огромного ворочающего живого зовет. Зовет и манит.
Тело благодарно охнуло, распластавшись на обветренных досках. Но почему так больно глазам? Небо пронзительного бетона давило сквозь веки. Странно, солнца нет, а блеск растекается, отражаясь от серой плитки, посеревших стволов