– Ну что ж, – согласился старик, – ну что ж, пригляжу. А сам, стало быть, за колхозными глядеть будешь?..
Павел Кузьмич дал Соску ключ от дома и вышел во двор. Сосок, провожая бригадира, стоял в проеме сенной двери и удивлялся:
– Вот видишь, какой уклад настал. Свою корову человек бросает, a за колхозными идет глядеть!
– Их там больше, Егор Петрович, поэтому за ними и досмотра больше, – шутил Павел Кузьмич, усаживаясь в санки.
– А я вот про свою старуху вспомнил. Когда колхоз начали сколачивать, мы корову свою на общий баз отвели. Всего-то у нас и было богатства. Да-a… И стал я замечать, что старуха моя после ужина завернет в подол кусок хлеба и куда-то украдкой уходит. Я, стало быть, подумал: уж не прикармливает ли она хахаля? Тогда много всяких пряталось по подловкам; из раскулаченных, из высланных, которые в бегах были. Да-а… Выследил ее. А она свою корову ходила на баз прикармливала. Сунет ей хлеба и гладит по морде, слова ласковые говорит… В колхозе кормецу не хватало, скотина опала, глядеть жалко. Вот она и прикармливала ее.
– Есть такие люди, – подтвердил бригадир, – у нас иные доярки с телятишками, как с людьми, разговаривают.
– Это правильно. Только моя притча не о том, – возразил Сосок. – Старуха моя не из-за любви только корову подкармливала. Не верили мы тогда в колхоз, думали, вот- вот развалится и скотину опять по дворам разгонят. Вот и сохраняла старуха для себя нашу корову. А теперь, видишь, какой уклад настал: человек свою корову с рук на руки передает, а сам за колхозными идет глядеть…
– И то верно, – согласился Павел Кузьмич и тронул вожжи.
* * *
Иван Тугушев не нашел Катю дома, но тут же узнал от ребятишек, что она в библиотеке, и как был в рабочей одежде – направился туда.
По дороге он опять, уже в который раз за день, вспомнил прошедшую ночь. И опять почудился ему полынковый запах Катиных сухих волос, опять будто захмелел он – хоть колесом катись от восторга!
Катя была первой его женщиной. Нет, подружки были и раньше, и с ними он не только звездочки считал да соловьев слушал, но до Ивана они успели побывать с кем-то; Катя же теперь только его, его, и ничья больше.
Вот она какая, новогодняя ночка! А он-то думал, врали прежние подружки, оправдываясь – как одна, говорили: в Новый год не устояла, голова закружилась… И всякое такое. Может, которая и врала, но правда в этом есть. Иначе как же понять Катю: до вчерашнего вечера она поцеловать-то себя разрешала лишь по большим праздникам, и вдруг?..
Это «вдруг» опять возвращало мысли Ивана в маленький Катин домик, к ее неожиданно пересохшим и зашелушившимся губам… От воспоминаний брал радостный озноб. Ах ты, ночка-ноченька!..
Одно тревожило Ивана: что-то Катя таила в себе, какую-то думу. Эта затаенная дума беспокоила ее, а Ивану мешала поверить до конца в свое счастье. Может,