В тот вечер засиделись допоздна за работой в недостроенной ещё отцовской типографии, в грыдоровальной, то есть гравюрной, мастерской. Спешил каждый до праздника закончить свой урок, кто при сальном огарке, кто при лучине. Отец, поджав губы и опустя очки на краешек носа, самолично шлифовал готовые плашки. Под деловитый визг напильников и крученье шкива какие уж тут разговоры, но толковали помалу, всё о войне, о дороговизне да о внезапной болезни царя. Впрочем, о последнем более молчали, нежели говорили, но у всякого на уме – что-то станет после Петра? Опять боярщина, сонное царство или наоборот – засилье иноземцев, кулак да взятка?
Вот тогда-то и распахнулась снаружи дверь, как бы знаменуя некий поворот в судьбе младшего Киприанова, и впустила в мастерскую целое облако морозного пара. В облаке этом, словно эллино-языческий бог, явился подмастерье Алёха Ростовцев, который загулял три дня назад. Щёки у него пылали, не то от стужи, не то от бражки, он сорвал с головы малахай и усиленно им размахивал.
– Онуфрич! – взывал он. – Эй, Онуфрич, ты где?
Онуфричем запросто называли отца. Киприанов-старший этим не чинился, хотя в работе никому спуска не давал.
– На торжке-то, Онуфрич, что сказывают, слышь?
Все оторвались от работы, отец остановил крученье станка. Слышно стало, как на воле бесится вьюга, стегает по бревенчатой стене. Алёха, однако, добившись всеобщего внимания, не торопился объяснять, что именно сказывают на торжке. Расстёгивал себе полушубок, щелчком сбивая намёрзшие льдинки.
– Дверь-то за собою прикрой, гулёна! – крикнул ему отставной солдат Федька, который мучился не то от зубов, не то от собственной зловредности. – Да говори, чего знаешь, не томи!
Алёха поднял палец и, оглядев присутствующих, объявил:
– Из Санктпитера из бурха сановник прибыл, наиважнейший!
Вновь завыло шлифовальное колесо, зашаркали напильники. Отец неторопливо протёр очки в серебряной оправе, которые ему подарил сам благодетель генерал-фельдцейхмейстер господин Брюс, и склонился над своей плашкой.
О чём только не болтают на торжке! Если бы про царское здоровье какая новость, а сановник – что ж… Сановники теперь, почитай, чуть не каждую неделю наезжают – то подать им новая, то рекрутский набор!
– Грешно вам… – обиделся Алёха, видя, что все от него отворотились. – А знаете, какой на том сановнике чин? – И выкрикнул, ударив себя в молодецкую грудь: – Неудобь сказуемый, вот!
Все засмеялись, а Киприанов-старший, любуясь отшлифованной плашкой, сказал миролюбиво:
– Ну какой же такой может у него неудобь сказуемый чин?
Алёха перекрестился с опаскою и свистящим шёпотом сказал:
– Сам господин обер-фискал!
Вот это уж была новость под стать царскому здоровью! Подмастерья переглянулись, а хозяин отложил плашки и снова взялся протирать очки.
– Да-да… – покачал он головой. – Ежели вправду обер-фискал, так что же это значит? Это значит снова гвардии майор Андрей Иванович Ушаков. Тот самый, братцы, который о прошлом годе генерал-фельдцейхмейстера нашего, господина Брюса, в похищении казны многой обвинил… Да что там! Самого Александр Данилыча, светлейшего князя Меншикова, чуть в Сибирь не упёк! Грозен батюшка господин обер-фискал, сам-то ласков да обходителен, а мягко стелет, так жёстко спать.
– И как же он Санктпитер-то покинул, коль царь там хворый? – спросила баба Марьяна, киприановская домоправительница, которая пришла звать всех на ужин. – Там-то он небось нужней?
– Бунта боятся! – ухмыльнулся отставной солдат Федька сквозь ладонь, которой зажимал больные зубы. – За власть дрожат!
Киприанов прервал его:
– Не тебе бы, Фёдор, высших персон дела обсуждать. Лучше о своих повинностях думай, как их тебе исполнять. Что же до господина обер-фискала, то его наипервейшая забота как раз о том, чтобы никто от повинностей своих отнюдь не ухоранивался!
– А что, мужички, – сказала баба Марьяна, подбоченясь, – ловко же сей обер-фискал с министрами разделывается, а? Уж на что был орёл адмиралтейц-советник Кикин, самого царевича наперсник, и то как он его? Всех чинов-заслуг лишил – и к нам, в московскую нашу опалу!
От этих её слов отставной солдат пришёл в восторг, забыв о зубной боли.
– Ух, баба! Так и разит, так и палит! Тебе бы, Марьяна, самой в обер-фискалы, вот бы ты жулья всякого наловила. Ещё бы ты нам, тёмным, разобъяснила: зачем тот гвардии майор снова на Москву пожаловал? Опять скакунов боярских будет стричь или на сей раз на нас, сирых клячонках, разгуляется?
– Я знаю, я знаю! – снова всколготился подмастерье Алёха. – Слушайте меня, слушайте, я знаю!
– Дайте