Потом как-то сама собой организовалась поездка на море. Почему-то Полину и папу все родственники и друзья старались потихоньку опекать, за годы это стало каким-то неписаным правилом. На новогодние праздники будем кататься на лыжах – не забудьте взять Полину и папу. Июль, отпуск – кто в этот раз приглашает Полину и папу с собой? И каждый – каждый – раз это обыгрывалось нелепым, трогательным образом: пропадает место в самолете, оптом дешевле, хотели еще те двое поехать, но подвели в последний момент, как же так, выручайте.
Полине и отцу было хорошо вдвоем. И в компании тоже было хорошо. Все омрачила смерть бабушки. А так – Полина поступила, папе дали отпуск, билеты были куплены, и Полина собирала вещи. Сказывалось мужское воспитание – у иных школьников рюкзак больше, чем Полинин чемодан, да и тот полупустой.
Отец заглянул в комнату как раз в тот момент, когда Полина, сидя на полу, читала книгу поэта Таганова. Она собиралась положить книгу в чемодан, но случайно начала ее читать. Пока читала – забыла, что собирает вещи.
С одной стороны, письмо уже само по себе, просто как явление, не могло не расстроить Полину. С этой же стороны отпуск мог быть омрачен.
С другой – когда-нибудь отдать его все-таки придется. А такими темпами впору будет снимать телепередачу «Отец скрывал от меня письмо двадцать лет».
Хотя телевизор они не смотрели.
Так письмо наконец дошло до адресата и было передано, как и предполагалось, из рук в руки. Оно оказалось длинным, было написано от руки мелким каллиграфическим почерком, текст шел прямо по полям, упорно их игнорируя.
Вечером ничего не происходило. На следующий день – тоже. А наутро третьего дня у Полины и ее отца состоялся разговор.
– Ты собрала вещи? – спросил папа.
– Да-да, – ответила Полина. – Видишь ли…
– Что? – переспросил папа.
– Да так, – неопределенно пробормотала Полина.
Они завтракали.
– Варенье будешь? – спросил папа.
Варенья оставалось мало, на донышке.
– Мне надо в Питер, – сказала Полина, передавая папе варенье.
– Конечно, – легко согласился папа.
– Нет, пап, ты не понял. Мне надо в Питер сейчас. Не когда-нибудь, а, в общем, вот так.
Оказалось, Полина уже купила билеты по интернету. Сдала путевку – понятно, что отец один не поедет. Да и этим благотворительным увеселительным отпускам большими компаниями давно уже пора было положить конец – так думали и отец, и Полина. Но одно дело – думать, другое – найти в себе силы отказать. Насильственное причинение добра всегда обескураживает и обезоруживает.
Нашла другую путевку – на конец лета, раннее бронирование. Положила в чемодан сборник поэта Таганова с бабушкиным письмом вместо закладки. Нашла себе в Петербурге хостел. Написала другу, петербуржцу, – пусть встретит. Для папы его контакты выписала на экстренный случай. Еды дома на неделю наготовила. Все предусмотрела и продумала.
Папа вздохнул. Он переживал, что Полина поедет в Питер одна на целую неделю, но в то же время чувствовал облегчение от того, что вопрос с благотворительными компаниями был закрыт. Потом уточнил настолько осторожно, насколько мог, очень ли Полину расстроило содержание письма? Интересоваться тем, что именно там было написано, он счел неэтичным.
– Нет, не очень, – сказала Полина.
Вообще не расстроило.
Что же там такого было, в этом письме, что нужно теперь все бросить и сломя голову мчаться в Петербург? Ничего такого. Там вообще почти ничего не было о Полине, в основном – о бабушке и о Петербурге.
Так все и началось. Одно письмо. Один чужой город. Один билет. Одна неделя. Один чемодан с одной книгой стихов поэта Таганова. Один небольшой подлог, потом два подлога, два одинаковых имени, два с половиной (!) любовных треугольника и одна Полина.
А еще был Максим.
Глава вторая
#лабрадорДамблдор
Этим июльским утром они оба – и Максим, и Полина – должны были бы сидеть в самолете, готовиться к взлету. Точнее, это были бы два разных самолета в двух разных городах, которые прибыли бы в две разные страны.
Самолеты-то взлетели и благополучно приземлились. Но оба пассажира отказались лететь и сдали свои билеты.
Полина – потому что решила ехать в Петербург. Максим – потому что Андрей сошел с ума.
Вышло это так. Девятнадцать лет Максим и его друг Андрей смотрели на жизнь примерно одинаково и вдруг в одночасье начали смотреть по-разному. Андрей назвал это «жизненная позиция с приоритетами и потребностями данного индивида». Эту дикую формулировку он выдал под конец неприятного разговора, полного недосказанности и обиды.
Начал он издалека – с вопроса, кто будет гулять с Дамблдором, пока Максим в отъезде. Максиму бы сразу