…После Дня благодарения и в преддверии Рождества – Нового года дни, к моей большой радости, полетели еще быстрее.
Я ходил на работу в библиотеку, постепенно втягивался в физкультуру и, наконец, занялся литературным трудом.
По вечерам я накручивал бесконечные круги по компаунду, слушая радиостанции из соседней Пенсильвании и окружавшего Нью-Джерси. Мой прозрачный (во избежание контрабанды) пятидесятидолларовый приемник Sony был запрограммирован на 10 радиостанций. Они по-дарвиновски отобрались самым естественным и тщательным образом в первые три месяца.
В декабре в меня лучше всего «входили» праздничные рождественско-санта-клаусовские напевы – знаменитые Christmas carols[1]. Одна из местных станций меняла свое вещание и полностью переключалась на соответствующий репертуар о Христе, снеговиках и «Джингал бэллз»[2].
Я полюбил эти песенки еще со времен моего славного «торгового» прошлого в первые два года покорения Америки.
И в дизайнерском Century 21, и в Toys’R’Us – американском игрушечном гиганте – рождественские распродажи осуществлялись под ностальгическую музыку из детства покупателей. Благодаря такому музыкальному «соусу» доходы двух еврейских кланов увеличивались процентов на тридцать.
Поскольку филадельфийское радио не передавало «В лесу родилась елочка», «Пять минут» или «На Тихорецкую состав отправится», для меня рождественская музыка ни с чем трогательным или домашним не ассоциировалась. И слава богу! Как говорится – no strings attached[3].
Однако резиденты «Острова Невезения» от этих песенок расстраивались.
Если не сказать больше.
Гангстеры и наркодилеры предпочитали рождественские и новогодние мотивы не слушать. Большинству из них эти песни напоминали о родных «праджектах»[4], герлфрендшах, бесшабашном велферном[5] детстве и соседней круглосуточной едальне Mama’s fried chicken[6].
Как-то во время ничего не значащей светской тюремной болтовни в очереди в food service, я признался своим чернокожим соседям, что слушаю рождественскую радиостанцию. Реакция фартовых негров меня удивила: «Русский, ты – мягкий (soft). Это не по-гангстерски и не по-зэковски. Cut this bullshit (Завязывай с этой хренотенью)!»
После таких дружеских комментариев своими радиопристрастиями я делиться перестал.
…Уходивший следующей весной на заслуженный капиталистический отдых «главный исправительный офицер» – герр коммендантен Форт-Фикса поддался непозволительному приступу старческого либерализма. Маячащая на горизонте стотысячная пенсия и рождественские напевы что-то замкнули в его голове – старый каратель дал добро на проведение «праздничной недели».
При мне это случилось в первый и последний раз.
Слово «Рождество» политически корректно не употреблялось, дабы никоим образом не обидеть brothers с Кваанзой[7], еврейцев – с Ханукой и прочих нечестивцев с их странными религиозными заморочками.
Какой-то особенно одаренный дизайнер (предположительно, один из «инструкторов» Отдела образования) слепил десятистраничный праздничный буклет.
На обложке красовался безвкусный, но зато всем понятный аляповатый коллаж: снеговик, Вифлеемская звезда, ясли с волхвами, еврейская минора со звездой Давида и африканские красно-зелено-черные свечи к Кваанзе. Сверху невообразимым шрифтом были выведены слова традиционного поздравления: Season’s Greetings and Happy New Year[8].
На первой странице буклета вместо «колонки редактора» блистала «колонка коменданта» – обращение главного охранника к американскому и прочему тюремному люду. На двух тюремных языках – английском и испанском – вертухай из вертухаев призывал нас измениться, отречься от преступного прошлого и выйти на свободу с чистой совестью. Далее шли соответствующие наставления от руководства всех тюремных подразделений.
Страница номер пять извещала о главном событии рождественской недели – приезде женского хора из соседнего города Трентона с религиозно-шефским концертом.
Такое событие меня разволновало не на шутку, тем более с переходом на работу в библиотеку у меня появился излишек времени и сил. Совсем небольшой. Идя навстречу Новому году, тюремный естествоиспытатель произвел саморокировку и решил посетить «избранные места» праздничного тюремного фестиваля. В первую очередь – концерт женской самодеятельности.
…В «день Х» спортивный зал Форт-Фикса был забит под завязку. Выдвижные трибуны и их окрестности возбужденно гудели в ожидании «сеанса». В воздухе пахло нездоровой ажитацией и мужским переполохом. Лук Франсуа важничал, настраивая аппаратуру