Павел. Что здесь может разбиться – вазы на барахолке, фарфор в комиссионке.
Девица. Моя пудреница упала.
Павел. Рухлядь. Ничего стоящего не осталось.
Девица. А ты на нее наступил. Ланком.
Павел. Вот раньше на даче хрустальную люстру держали. Все, двенадцать, теперь уже не приедет. (Зажигает свет, включает музыку.) Теперь мы одни!
Девица. Кто, отец твой?
Павел. Никто не приедет. Ни из родственников, ни из знакомых. Ни из родных, ни из близких… Ну, что там у нас в заначке! (Развертывает свертки.)
Девица (озираясь). Неужели хрустальную?
Павел. Конечно. Прямо вот здесь, посреди потолка. Хочешь, покажу – как раньше жили? Вот, надевай. (Дает Девице какой-нибудь давний жакет, пожилую юбку, лысую горжетку; сам надевает старый пиджак.)
Девица (одеваясь). Неужели раньше так вот и ходили?
Павел. Платье с декольте напялят и едут – во МХАТ. Позволь?
Танцуют.
Девица. Смешно. И «рок» танцевали?
Павел. Патефон заведут и выдают буги-вуги.
Девица. А фокстрот?
Павел. И танго, и фокстрот, и буги-вуги. Кто победнее, тот вальс под аккордеон. Весело жили!
Девица. Когда это было…
Павел. На черных ЗИМах на дачу прикатывали. Дед пикники устраивал, по пятьдесят человек принимал. Везде тюль, тюль, бархат, шифон. Дверь из сада на веранду открыта, домработница на траве самовар еловыми шишками топит.
Девица. Электричества не было?
Павел. Полная электрификация! На столе жареный поросенок с гречневой кашей.
Девица. Теперь гречка редко бывает.
Павел. В графинах водка, в лафитниках наливка. А бабка… А бабка моя сидит за пианино и поет – Северянина.
Девица. Красиво.
Павел. Это было у моря, где пахучая пена… Ах, Нина Константиновна, у вас ангельский голос, как у Козловского…
Девица. А это кто?
Павел. Тенор. Так они между собой разговаривали. А вот у Валерьян Валерьяныча – прям бас. Вы правы, голос недурной, не жалуюсь. Ну так исполните нам, Валерьян Валерьянович, хоть «Широка страна», не откажьте в любезности. И тут мой дед – здоровый был, фигура как у Мухиной, – кричит: товарищи, кричит, прежде чем Валерьян Валерьяныч исполнит нам песню – наполним бокалы, извиняйте за каламбур. Содвинем их разом за нашу великую и могучую! Тут все встают из-за стола по стойке смирно, куранты бьют на Спасской башне, все чокаются, выпивают, а потом целуются с тем, кто ближе, взасос. Поцелуются, оботрутся и ка-ак грянут хором: «Мы кузнецы, и танки наши быстры».
Девица. Здорово. И ты все помнишь?
Павел. Еще бы. Отец рассказывал, и бабка. Дед врачом был, лечил всю жизнь больших людей. Член-корреспондент, профессор, заведующий кафедрой, тысчонка в месяц только так обламывалась, не считая гонораров.
Девица. Тогда понятно.
Павел. А умер – на книжке двадцати тысяч не было. Половину бабка заграбастала, половину – тетка. А папаше – вот эта развалюха досталась. «Жигули» моей мамаше отдал, чтобы из квартиры выписалась…
Девица. Она была певицей?
Павел. Ушла к следующему мужу.
Девица. А бабка?
Павел. Нет, мамаша с машиной. А бабка никогда не работала. Выпивала, с домработницей лаялась, теперь совсем поехала.
Девица. Куда?
Павел. Сбрендила, шизанулась, сберкнижку от нас с отцом в матрас зашила. Но если ко мне приходят – сразу в мою комнату ползет. Ей налить – она рассказывать начинает: когда к нам во дворец приезжал принц Ольденбургский…
Девица. Она во дворце жила?
Павел. В Алупке. Ее отец у графа Воронцова конюхом был.
Девица. А дед?
Павел. Что дед?
Девица. Тоже из дворца?
Павел. В лаптях пришел в Москву на ветеринара учиться. Ах! (Хватается за сердце, падает на пол.)
Девица. Что с тобой?
Павел (умирая). Портвейну…
Девица (мечется). Сейчас, сейчас.
Павел (садясь). Так и умер.
Девица. Кто?
Павел. Дед. Приехал с совещания, тапочки надел – и бряк на ковер. И умер. Он вообще-то проблемами старения занимался. Геронтолог. У тебя кто родители?
Девица. Я с матерью живу. Она с отцом расписана не была.
Павел. А-а. А я с отцом. Он тоже геронтолог. Заведующий