– Лерка! Лерка, не смей умирать, ты слышишь меня? Лерка, твою ж налево! – он говорил много чего, но не всё я разобрала и запомнила, поскольку на тот момент голова моя начала неожиданно болеть.
Меня отпустили, небрежно уложив на этот противно впивающийся в кожу песок. Я хотела было возмутиться, поскольку спешка спешкой, но столь неаккуратно обращаться со мной я редко позволяла. Я даже приоткрыла рот, чтобы хоть что-то сказать и прояснить ситуацию, но чьи-то тёплые губы резко прильнули к моим и я ощутила на коже покалывание от короткой щетины. Желание возмутиться было задушено логикой: этот человек вполне мог любить утонувшую девушку, и наверняка насмерть перепугался за неё, так что не стоило быть столь принципиальной. Вполне можно было и поцеловать его, раз уж так получилось, и только потом внести ясность, растолковав, что Лерки его больше нет, а на её месте я, Элла, да и то ненадолго. Почему бы и не подарить ему этот прощальный поцелуй, раз уж от своей Лерки ему его уже никогда не получить?
Рассудив так, я почувствовала себя необычайно благородной и справедливой – пойти навстречу незнакомому человеку ради его душевного равновесия. Это заслуживало уважения меня самой. Я ответила на его прикосновение легко и непринуждённо, только вот целующий замер. Тогда на это я внимания не обратила, решив, что он просто не верит в своё счастье и моё неожиданное спасение, сопровождающее рекордно быстрым возвращением в себя. Поэтому я обняла его, обвив руками чужое мокрое тело. Интересно, когда мне рекомендовали не злоупотреблять, имели в виду нечто подобное? Ведь в своей нормальной жизни я бы ни за что не стала так себя вести, а здесь всё было проще. По крайней мере, в тот момент мне казалось именно так.
Поцелуй получился странный и короткий. При этом стоит заметить, что мог бы получиться ещё короче, если бы мой спаситель быстрее ориентировался в столь динамично изменяющихся обстоятельствах. Но ориентировался он плохо и крайне медленно