Вероника непредсказуема, ее необходимо найти и обезвредить. Мы улетали вдвоем, вся наша группа уехала вчера поездом в Неаполь, поэтому я могла рассчитывать только на свои силы. Тень скандала преследовала меня во время всей поездки. Только первые дни, когда мы путешествовали по северу Италии и мне не была известна Вероникина тайна, я была спокойна. Тетку надо найти немедленно! Неужели она почувствовала мою ненавязчивую опеку и теперь прячется за чужие спины? Только бы довезти ее до дому и сдать на руки Желткову, ее законному супругу.
Сразу оговорюсь. И я, и Вероника принадлежим к тому возрасту, когда женщин у нас гуманно называют дамами. Это в девятнадцатом веке Тургенев писал: «Вошла старуха сорока шести лет», а мы дамами и помрем. Я пребываю на рубеже пенсионного возраста, Вероника, моя тетка по отцу, на двенадцать (или около того) лет меня старше. В Риме мы выглядели чрезвычайно респектабельно. Эта респектабельность, язви ее, и сыграла с нами злую шутку. Но об этом впереди.
Туристский сезон только начался, а народу было невпроворот. Среди отъезжающих я вдруг увидела знакомое лицо. Первым движением было подойти и… хотя бы улыбнуться, но я вовремя опомнилась. Сейчас он мне даже не соотечественник. Когда-то актер советской республики, а ныне, как мне говорили, богатый человек, он и теперь часто мелькал по телевизору.
Олигархи не любимцы публики, им не принято дружественно улыбаться, а сейчас он больше нуждался в сочувствии, чем в признании его былых заслуг. На экране он не выглядел таким полным. Это был человек-гора, а вернее сказать при его незначительном росте, человек-холм, измученный, одышливый, в мятой рубашке, с опустившимся ниже живота ремнем, в смешных стоптанных туфлях из свиной кожи. Хилари, незабвенная супруга Клинтона, говорила, что в Америке богатого человека от бедного можно отличить только по зубам. У бывшей кинозвезды и зубы были ни к черту, он ими как-то болезненно цокал и морщился. Неприкаянный, он бродил между магазинчиков и витрин.
Заинтересовали его песочные часы. Это был не медицинский, а сувенирный экземпляр. Нарядные, с блестящими стеклами, широкими устойчивыми донцами, обрамленными резным орнаментом, они вполне могли бы украсить каминную доску или письменный стол. Они вызывали бы эстетические чувства, а также напоминали о вечном, как пепельница в виде черепа. Он перевернул часы, внимательно наблюдая, как сыплется чистейший песок, потом нагнулся к продавщице.
– Мне в трех экземплярах, – сказал он на плохом английском.
«Неужели он будет дарить песочные часы друзьям? – подумала я отвлеченно. – Или собирается каким-то неведомым способом удлинить собственное время?» Песчинки беззвучно ныряли в вечность.
Я потому так подробно описываю бывшего соотечественника, что он на время отвлек меня от поисков тетки и пустил мысли по ложному следу. В нашей истории бывшему актеру не нашлось роли, он так и остался ружьем на стене, которое не выстрелило. И вообще… На какие глупости мы выбрасываем походя минуты и часы! Где Вероника, черт подери?!
Пассажиров нашего рейса пригласили на посадку. Так и не найдя Вероники, я прошла личный контроль – загадочное магнитное устройство, перед которым надо снимать кольца, браслеты, часы, а потом долго, путая английские слова, объяснять, что «звенит» во мне металлическая коронка во рту, снять которую я не имею возможности. В отстойнике, последнем помещении перед посадкой, я уже не волновалась, потому что все чувства во мне вытеснила слепая ярость. Если этой старой дуре вздумалось остаться в Италии без единой копейки, вернее без лиры, – это ее проблемы. Если ее – Утку утлую (детское прозвище) – заграбастают карабинеры, это тоже ее заботы. Так ей, скрытой террористке, и надо!
Вероника нашлась в самолете. Когда я вошла в салон, она сидела у иллюминатора на моем месте, рассматривала пассажиров и сосала карамельку. Вид у нее был совершенно невозмутимый.
– Лизочек, девочка, куда ты запропастилась?
Она знает, что я ненавижу, когда меня зовут Лизочек, который, как известно, «так уж мал, так уж мал». Во мне росту метр семьдесят три и сорок первый размер обуви. Если Вероника зовет меня Лизочек, значит, потеряла бдительность и подлизывается. И уж если вспоминать клички, то в благостные минуты тетка звала меня «императрицей» в честь Елизаветы Петровны. В этом прозвище я не вижу ничего обидного, и не потому, что обладаю имперским комплексом. Я не умею ни править, ни руководить. Но в Риме именно я составляла маршруты всех наших прогулок, а Вероника подчинялась мне с такой охотой и радостью, так искренне славила мои знания и вкус, что прозвище теряло свой обидный привкус.
– Лизонька, я тебя всюду искала и перепугалась не на шутку, – проблеяла Вероника и осторожно зевнула, прикрыв пальцами рот. – Сознайся, ты завела очередной роман?
Это дежурная тема. Видимо, тетка недогуляла в своей в общем тихой жизни и потому в Риме старалась приклеить меня к любому